Внезапно я ощутил озноб: весь покрылся мурашками и холодным потом. В самом храме по необъяснимой причине упала температура, Шелка над головой трепетали на непонятно откуда взявшемся ветру, а не просто сквозняке. А поверх шелков проступали силуэты колышущихся, извивающихся змей, причем я не только не мог, сколько ни моргал, отделаться от этого наваждения, но мне даже казалось, будто я слышу, как шелестят шелка, трущиеся об их чешую. Конечно, я пытался убедить себя, что это всего лишь расстройство чувств, вызванное игрой теней… Увы, в чем только мы не можем себя убедить? Но разве не правда, что, не веря в Сатану, мы тем самым придаем ему силы? И если у нас когда-то и была хоть самая малая вера в Бога, почему же тогда мы отворачиваемся от Его противоположности? Ведь доказательство существования Князя Тьмы есть, и оно, несомненно, было явлено первого, в пятницу.
Но хватит рассуждений. Нужно просто фиксировать факты. Записывай, записывай все, что там происходило.
Властвующие вновь поднялись на помост. Иерофант, сидевший рядом с алтарем, собрав вернувшиеся к нему силы, шикнул на адептов, некоторые из которых, похоже, были готовы задавать вопросы или возмущаться. Фло Фарр в роли Керикиссы возобновила ритуал голосом, в котором угадывалась нервная дрожь актрисы, играющей премьеру.
Иерофант повелел, чтобы читали второй очищающий обряд, что Керикисса и сделала. Чье влияние привело к выбору обряда Незримости, я не знаю, но начался и он, боюсь, что с фатальными последствиями.
Адепты слегка перегруппировались, но общий принцип ритуальных действий в храме, как мне показалось, остался таким же, как при совершении обряда Нерожденного. Столист и Дадуш трижды совершили очистительный обход. И когда Констанция со своей курильницей прошла мимо алтаря, перед которым я стоял на коленях, она взглянула на меня.
Глаза ее были полны удивления и испуга, но в тот момент, когда она, очевидно, решила заговорить, Иерофант торопливо отослал ее назад, к месту, которое она занимала на южной стороне рядом с ложной дверью. Резким взмахом руки вернув на прежнее место и Керикиссу, Иерофант приступил к чтению, точнее к декламации, ибо я увидел, что его опущенные вниз глаза не двигались над лежавшей у него на коленях раскрытой книгой, более того, они время от времени закатывались назад, как раньше. У меня также создалось впечатление, что он даже не понимал слов, которые произносил, просто бубнил их, словно не вполне пришел в себя. Да и вообще трудно было соотнести этого человека, явно перенесшего потрясение и выглядевшего так, будто он вот-вот соскользнет со своего стула, с могучим и властным голосом, гремевшим над неофитами и наполнявшим храм.
Что касается Тамблти, он стоял на коленях, по-прежнему издавая необычайно сильный запах фиалок, и, хотя пережил припадок, сейчас никаких признаков недомогания, кроме разве что легкого подергивания в такт некоторым ритуальным словам, не выказывал. Более того, со стороны казалось, будто весь обряд ему хорошо известен, ибо, приметив уголком глаза шевеление его капюшона в области рта, я понял, что он проговаривает текст одновременно с Иерофантом. Но чей же голос тогда я слышал, ощущая при этом, как невидимая рука словно водит веткой ежевики по всему моему телу?
— Заклинаю тебя Тотом, повелителем мудрости и магии, который есть твой бог и владыка. Заклинаю тебя всеми словами и символами власти, светом моей божественной сути, проникающей в тебя. Заклинаю тебя Гарпократом, повелителем молчания и силы, богом этого моего действа, дабы оставил он тебя пребывать под песками, чтобы окружил ты меня, незримый, неощутимый, защитной пеленой тьмы, дабы зрячие не прозревали меня, когда пребуду я перед их очами, и не ведали они, что кто-то есть перед ними. Повелительница тьмы, к которой никто не может приблизиться, обитающая в ночи, где есть тайна и глубина невообразимая и страшное безмолвие. Я взываю к тебе, дабы окутала ты меня твоей невыразимой тайной. Взываю к тебе, чтобы ты укрыла меня своим покровом, опустила вуаль свою между мною и всем, что принадлежит к внешнему и материальному миру. Окутай меня вуалью, сотканной из безмолвия и мрака, той, что окружает обиталища вечного покоя.
Глядя на Владетелей храма, я понял, что Иерофант не читает и не исполняет ритуал, как предписано. Он сидел неподвижно, сгорбившись, осунувшись, и казался половиной того человека, которым был раньше. Перо Йейтса по-прежнему не двигалось, и я увидел, как и он бросил взгляд в сторону крыши храма. Неужели ему тоже привиделись извивающиеся тени, тоже померещился шорох змеиной чешуи? Но теперь там, поверх змей, копошились и насекомые величиной с ладонь. Я увидел, что остальные адепты надвинули свои капюшоны, беспокойно всматриваясь, словно шелк мог прорваться, так что сверху на нас посыпались бы дождем змеи и… скорпионы! Надо же, здесь, в центре Лондона, скорпионы! Почудилось мне или нет, но я готов был поклясться, что видел, как скорпион со светлым туловищем и скрученным для удара хвостом, перебирая бледными с молочным отливом ножками, исчез в штанине коленопреклоненного Тамблти, а тот мигом позже дернулся и изогнулся в экстазе: несомненно, он был укушен и, несомненно, получил от этого укуса удовольствие.
По-видимому, никто, кроме меня, этого не видел, но уголком глаза мне удалось заметить, что Констанция перевела взгляд с купола храма на ложную дверь. Тем временем вещавший бестелесный голос стал еще более звучным, несмотря на то что жрец и неофит, от которых или через которых он, казалось, проистекал, слабели прямо на глазах. Я приготовился либо подхватить любого из них, если он будет падать, либо хотя бы отскочить в сторону, чтобы не свалиться опять на пол в барахтающемся клубке. Пока же мне ничего не оставалось, только слушать, как продолжает вещать голос:
— Узрите! Он во мне, а я в нем. Я альфа и омега, первый и последний, и моя жизнь есть круг бесконечности. Я меняюсь, но смерть не властна надо мною. Я восстаю из-под песков, мой свет — это свет Ра, мои силы вбирают в себя силы Осириса, Исиды и Гора, ястреба.
Тут голос начал завывать, вибрировать, и теперь то, что он звучал через людей, заполняя их тела и выходя из них, сделалось очевидным, поскольку Иерофант и Тамблти затряслись ему в такт и стали, задыхаясь, произносить имена, которые, как мне теперь известно, были именами Сета.
— Ибо я Апофис, я Тифон, я вернулся в дом Маат, дабы исправить ее весы.
Как описать этот голос, произносивший имена Сета? Завывание, хотя и весьма причудливое, было все же человеческим звуком, однако каждый раз, когда произносились эти имена, звук сопровождался явственной вибрацией. Она колыхала белый шелк моих рукавов, шевелила и шатер над головой, где извивающиеся змеи уже обретали вес, достаточный для того, чтобы обвисли шелка. И хотя я человек сильный и не робкого десятка, признаюсь, что был скован страхом, и слезы навернулись на мои глаза, когда этот сверхъестественный голос продолжил:
— Услышьте меня, повелители троп в портале сего склепа адептов. Дайте мне вобрать сине-черное яйцо Гарпократа как покров укрытия, и да обрету я знание и силу для выполнения сего великого действа и исполнения своей гениальной воли. Дайте восстать тому, кто был несправедливо изгнан в царство песков. Восстань, Апофис! Восстань, Тифон! Восстань, Сет, который положит на чаши весов Анубиса множество сердец, дабы показать, что перо Маат есть не перо истины, но перо лжи. Дабы показать, сколь лжив Гор, наследник! Сколь лживы Осирис и Исида, блудница высшего мира!