Я действительно вспомнил, о чем и сказал. Припомнилась мне и причина, по которой Кейн сопровождал нас в столицу Шотландии, но я предоставил вспоминать ее своему другу, что он и сделал:
— Кстати, Мэри…
— Конечно, — перебил его я, поскольку друзей нужно щадить и нет нужды заставлять их произносить вслух то, что и так ясно. — Ей ни звука, ни в коем случае.
Хотя ознакомиться с письмами мне еще только предстояло, я уже знал достаточно и мог поклясться, что не обману доверия Кейна во всем, что касается Тамблти, точно так же, как и он не обманет моего доверия. В конце концов, рискуем мы оба: Кейн — своей погибелью, а я — перспективой угодить в Степни-Лэтч, на соседнюю койку с Пенфолдом.
— Может быть, — сказал я, когда мы поднимались по лестнице к нашим спальням, — мы с тобой никогда больше не получим вестей от этого человека.
— Будем надеяться, — отозвался Кейн.
После чего он направился в свою комнату, где заперся изнутри на несколько засовов. Я удалился к себе, размышляя, что для решения всего этого, что бы это ни было, потребуется куда больше, чем надежда.
Утром, после обещанного бекона и солонины, я распрощался с Кейном и с замком Гриба, гадая, какие еще откровения таятся в письмах, которые, не добавив ни слова и лишь сопроводив это тревожным взглядом, вручил мне Кейн.
Осталось всего несколько минут до Юстонского вокзала, и сразу — к Генри с его «ужасным происшествием». Что бы ни таилось за этими словами, лишь бы оно поддавалось объяснению.
Вторник, 12 июня 1888 года, позднее
Да, это действительно ужасно. И в этом тоже, несомненно, видна его рука.
С вокзала я прямиком направился в «Лицеум», где застал непонятную и непривычную суматоху. Не успел я даже положить саквояж, как на меня налетели — сперва Джимми у служебного входа, потом две смотрительницы за котами, сбившиеся в кучку вокруг смотрительницы за смотрительницами — миссис Квиббел, заплаканной, без намека на свою неизменную улыбку, и наконец Генри, который, как говорили мне все подряд по пути к кабинету, ждал меня с большим нетерпением.
Мне удалось выяснить лишь то, что инцидент — я так и не понял, в чем он заключался, — произошел прошлым вечером в «Бифштекс-клубе». Однако я не мог связать этот факт со свежими слезами миссис Квиббел. Какое отношение имела она к событиям, которые произошли в личной трапезной нашего Губернатора? Это мне объяснил Генри, и я воздержусь от того, чтобы описывать в этом дневнике тот крайне сердитый вид, с которым давались эти объяснения. Довольно и того, что, по мнению Генри Ирвинга, у меня нет никакого права никуда отлучаться на большее расстояние, нежели то, что позволяло бы мне явиться на его зов в течение не более получаса. Абсурд! Но он уверен в своей правоте.
Так или иначе, Генри начал с того, что вчера, в понедельник 11 июня, миссис Квиббел пришла на работу раньше, чем обычно, в 11 утра. Как раз в это время я находился на пути в Ливерпуль.
— Во всяком случае, так она клятвенно утверждала, — проворчал Генри, сидя по свою сторону нашего двойного письменного стола.
— У тебя есть основания сомневаться в ее словах? — спросил я, усевшись на свое место, спиной к открытой двери. — И что ты имеешь в виду под «клятвенно утверждала»?
Неужели Генри сам допрашивал миссис Квиббел? Он ответил не сразу: Генри Ирвинг вообще склонен не рассказывать, а разыгрывать свои истории, что порой утомляет.
— Эта леди, — сказал он, тем самым бросив легкую тень сомнения на миссис Квиббел, которая, хотя и показала себя как приятная и полезная особа, безусловно, не является леди, — эта леди поклялась, что пришла раньше ланча и зашла в «Бифштекс-клуб». Чтобы навести порядок, прибраться, если надо, и все такое — так она объяснила.
Ужинал ли Генри там прошлым вечером, в воскресенье? Если да, то с кем? Мог ли Тамблти настолько замаскироваться, чтобы, пребывая в компании, не выдать своей одержимости? Этого я, конечно, не знал, потому что в прошлое воскресенье ушел, как только опустился занавес: мне не терпелось приняться за свой дневник, поспать и успеть на тот ранний утренний поезд, который отвез меня к Кейну.
— Скажи мне, Стокер, — сказал Генри, — возложил ли ты на эту женщину обязанность производить уборку в моей столовой?
В его столовой? Да уж.
— При всем моем уважении, Генри, я сомневаюсь, что перечисление служебных обязанностей миссис Квиббел относится к сути дела.
— Ладно, ближе к сути дела, — хмыкнул Генри на манер Шейлока в сцене суда из «Венецианского купца», ибо частица Генри присутствует в каждом из сыгранных им персонажей, как и каждый из них присутствует в нем.
— Эта миссис…
— Миссис Квиббел, — сказал я. — Квиббел!
— Она позволила себе войти в «Бифштекс» — таинственным образом, смею добавить, — несомненно, с кошельком или карманами, соответствующим образом пустыми и готовыми для того, чтобы их набить, и…
— Генри, а у тебя есть основания подозревать эту женщину?
Я очень сомневался, что у него такие основания есть, хотя бы потому, что только что встретил ее в театре, при деле. Будь у него хоть малейшие доказательства, что она совершила кражу в буфетной, он самолично сдал бы ее властям или по меньшей мере вышвырнул бы на улицу.
Я понимал, что мне предстоит сыграть роль Порции при своем Шейлоке, и думал лишь о том, чтобы эта пьеса закончилась поскорее, продолжая гадать, что же такого «ужасного» могло случиться. Конечно, мне хотелось верить, что речь идет о какой-то пустяковой неприятности, просто раздутой Генри до драматического масштаба, но было очевидно: пока он не сыграет свою роль так, как она ему видится, сути дела мне не узнать.
— Так вот, — сказал он, — каковы бы ни были ее причины…
— По моим наблюдениям, миссис Квиббел весьма добросовестно относится к своим обязанностям, — заметил я, не добавив, правда, что одной из них в последнее время являлась слежка за Тамблти.
— Может быть, и так, — буркнул Генри. — В любом случае вчера вечером, оставшись одна в театре «Лицеум», — (как будто я не мог догадаться, о каком театре идет речь), — она вошла в мои личные помещения и обнаружила, что…
— Да?
— Что гриль еще теплый…
— Так порой бывает, Генри, еще несколько часов после ухода последнего из гостей — твоих гостей.
— Ага, — сказал он, высоко подняв согнутый перст, — но как раз в воскресный вечер никаких гостей у меня не было. Будь ты на месте, это, конечно, было бы известно и тебе.
Тут он с силой стукнул ладонью по столу и заключил:
— Огонь разжег кто-то посторонний.
Давно сочувствуя младшим членам семьи «Лицеума», которым приходится после утомительного представления подкрепляться всухомятку холодным мясом и тому подобным, в то время как по театру разносится упоительный аромат жаркого, я сказал: