К одинокой акустической гитаре присоединились две электрогитары, барабан и пианино. Музыка набирала мощь, и, перекрывая все остальные звуки, вверх летел чистый и сильный голос Керри.
Свобода – это лишь еще одно определение состояния, когда терять нечего.
Ничто не стоит ничего, но оно и есть свобода.
Пораженная Бриони слушала, как голос сестры в своем прежнем неповторимом стиле выводит песню Дженис Джоплин. Не только Бриони, но и все остальные слушатели теперь понимали, что Керри действительно будет петь до самой смерти. Ей было уже за шестьдесят, и тем не менее она сумела дать песне новое звучание, добавила глубины, и музыканты, которые играли сейчас так, словно от игры зависела вся их жизнь, гордились своей причастностью к этому волшебству.
Когда Керри закончила выступление, аудитория встала и зааплодировала хрупкой женщине на сцене. Овации были оглушительными. Ведущий вышел на сцену и присоединился к аплодисментам. Зал словно сошел с ума. Хлопали даже операторы.
Бриони посмотрела на Кисси, которая тоже попросилась на концерт. Та улыбалась, хотя по ее щекам текли слезы. Бриони давно не было так хорошо. Счастливая, она откинулась на спинку кресла и погладила руку Томми. Он ответил легким рукопожатием, затем наклонился к ней и коснулся губами ее щеки.
– Она умеет петь, Бриони, никто и никогда не сможет отнять это у нее.
Бриони кивнула. Томми прав. Никто не мог отнять этого у Керри – даже сама Керри, хотя, видит Бог, она пыталась, и временами очень усердно.
Бриони напевала песню Керри, когда направлялась от дома к машине. У нее было легко на сердце, она не шла, а летела и чувствовала себя очень молодой. Томми отправился на собачьи бега вместе с Дэниэлом, Бойси и Маркусом. Этот вид досуга не только доставлял удовольствие, но и приносил прибыль, ведь игорный бизнес принадлежал братьям. Бриони же собралась навестить Керри и Лизель. Внезапно на тротуаре она увидела человека, словно поджидавшего ее. Солнце светило ей прямо в глаза, и она часто заморгала, приближаясь к стоявшей против света темной фигуре. Почему-то человек казался ей знакомым, хотя она и не видела его лица. Когда Бриони приблизилась к нему, сердце ее замерло в груди.
Мужчина инстинктивно протянул руку, чтобы поддержать ее. Бриони схватилась за эту руку как утопающий за соломинку, чувствуя тепло тела своего сына впервые за много лет.
– Мисс Бриони Каванаг, – голос не спрашивал, а утверждал.
Бриони задохнулась и едва смогла произнести:
– Бенедикт…
Как только она назвала его имя, Бенедикт понял: все было правдой. Он наблюдал за Бриони целый год, следил за каждым ее шагом, присматривался. Он нанял частных детективов, чтобы те выяснили все о ее бизнесе, и несмотря на это, его желание узнать о ней как можно больше так и не получила утоления. Как бы плохо о ней ни говорили, какой бы ужасной она ни казалась, она притягивала его как магнит. Ему нужно было узнать о ней все. Теперь он хотел поговорить с ней.
Презрение и любопытство смешались в нем. Она – его настоящая мать, она родила его.
– Проходи… Заходи в дом… – Бриони говорила с трудом. Он нашел ее. Она всегда на это надеялась. Он нашел ее, и вот он здесь, в дверях ее дома. Радость Бриони не имела границ. Молча он прошел за ней.
Стоило Кисси бросить взгляд на вошедшего – и рот ее открылся от изумления. Ей показалось, что она видит вторую Бриони: те же зеленые глаза, тот же овал лица, те же рыжие волосы. Это был сын Бриони собственной персоной.
Бриони закрыла дверь и жестом пригласила Бенедикта сесть. Он присел осторожно, будто боялся сломать кресло. Она налила два больших бокала бренди. Бенедикт молча взял свой бокал.
Несколько долгих, очень долгих минут они рассматривали друг друга. Сходство было очевидно обоим. Обоим хотелось о многом спросить друг друга, но, осторожничая, они не выказывали своих истинных чувств. Казалось, прошла вечность до того момента, когда Бриони первой решилась нарушить тишину.
– Кто тебе сказал?
– Отец.
Бриони впитывала звуки его голоса с таким наслаждением, словно после долгих часов в пустыне ей дали напиться из источника с чистой родниковой водой.
– Генри? Тебе сказал Генри? Бенедикт покачал головой:
– Он умер в прошлом году. Он упомянул об этом в своем завещании. Я не знал, даже не догадывался…
Бриони услышала боль в его голосе – боль и потрясение от того, что ему пришлось узнать. Новость явно не доставила ему никакой радости.
– Это было очень давно. Более пятидесяти лет назад. Впрочем, ты уже знаешь об этом.
– Вы были проституткой, ребенком-проституткой. Бриони показалось, будто ее ударили. Голова ее пошла кругом. Как он это сказал! Ее охватил гнев.
– Послушай меня, Бенедикт Дамас. Мне едва исполнилось тринадцать лет, когда я тебя родила, тринадцать лет! Мой отец продал меня твоему отцу, просто взял и продал! Таковы были условия сделки. Сначала это случилось с моей сестрой Эйлин, упокой Господь ее душу – она так и не смогла пережить того, что с ней сделали. Она умерла из-за Генри Дамаса, но сначала из-за него она сошла с ума! Изабель выкупила тебя у меня. Я родила тебя и, видит Бог, я любила тебя, любила больше всего на свете, но обстоятельства сложились так, что мне пришлось отказаться от ребенка. Твой отец не мог спать со взрослыми женщинами, он любил девочек, у которых еще и груди-то не было и которые не знали, как устроен мужчина. Он покупал девочек и платил за них, как другие мужчины платят взрослым проституткам. Извини, что развеиваю твои иллюзии на его счет, но такова правда. Он сформировал мою жизнь, он задал ей направление и оставил меня лишь наполовину женщиной, существом, которое в течение долгих лет не могло чувствовать любви к мужчине. Не проходило дня с тех пор, Бен, чтобы я не вспоминала о тебе, мой единственный родной ребенок. Извини, если я не соответствую твоим представлениям о матери джентльмена, с этим я ничего не могу поделать.
Бенедикт сухо произнес:
– Я ненавидел Генри Дамаса всю мою жизнь. Забавно, за всю жизнь я любил только одного человека – моего деда, точнее, отца моей приемной матери. А теперь я знаю, что в действительности мы с ним были друг другу никем.
Бриони не удивилась, но уже жалела о собственной откровенности. Этот высокий, изысканный, красивый человек пугал ее, хотя ей нравились его внешность, его манеры, его голос. Он пугал ее потому, что смотрел на нее свысока. Бенедикт заранее решил, что должен стыдиться своей настоящей матери и того, чем она занималась. От этого ей хотелось плакать.
– Зачем ты сюда пришел? Зачем ты хотел меня видеть? Она спрашивала и в то же время с ужасом ожидала ответа.
– Я хотел узнать тебя, я хотел видеть тебя и говорить с тобой. Мне нужно было понять, от кого же я произошел, мне нужно было знать, действительно ли ты такая вульгарная и низкая, как мне говорили…
Бриони рассмеялась тяжелым горестным смехом, похожим скорее на плач.