Что мне оставалось сказать? Только что я постараюсь удовлетворить ее любопытство.

— Но разумеется, — из вредности добавляю я, намекая на ее недавний отказ открыть мне, почему она порвала величайшую в своей жизни дружбу, — я не могу выдать вам никакие секреты, хранить которые обещала в прошлом.

— Само собой.

— Тогда скажите, что вас интересует.

— Ну… вот что. Вполне ли правдивы вы были со мной во всем, что касается вас, полученного вами воспитания и всех прочих обстоятельств вашей жизни, поведанных мне вами за время вашего пребывания в Эвенвуде? Ведь с вашей стороны не было никакого обмана, дорогая? Никакого умышленного притворства или двуличности? Вы можете поклясться мне в этом всем самым святым для вас?

Я выражаю обиду, недоумение и спрашиваю, имеются ли у нее причины ставить под сомнение мои рассказы о себе.

— Нет, нет! — восклицает миледи, спеша меня успокоить. — Вы меня неверно поняли. Конечно же, я доверяю вам и не имею ни малейших причин сомневаться в вашей честности.

— Видимо, кто-то настраивает вас против меня, — предполагаю я, принимая уязвленный тон.

— Никто меня против вас не настраивает, Алиса. Я просто хотела убедиться, что отдаю доверие и любовь особе, которая не отвергнет их, как сделала… ах, прошу прощения…

Она откладывает шитье и патетическим жестом прижимает ладонь ко лбу.

Похоже, здесь требуется немного участия — и вот я ласково беру миледи за руку, сочувственно заглядываю в глаза и спрашиваю, не о бывшей ли своей подруге она говорит.

Она кивает, отводя взгляд.

— Я вижу, рана все еще не затянулась.

— Простите меня, Алиса, милая. Мне не следовало ставить вас в неловкое положение. И не стоило задавать вам такой вопрос, как если бы вы хоть раз дали мне повод заподозрить вас в лукавстве. Но я должна быть уверена, полностью уверена, что наша дружба зиждется на прочном фундаменте взаимного доверия и искренности. Я не хочу, чтобы меня постигло еще одно разочарование из-за болезненного разрыва нежной привязанности, очень много для меня значившей. Мы должны быть честны друг с другом.

— Никаких секретов, — говорю я, со значением улыбаясь.

— Никаких секретов.

— В таком случае, — продолжаю я отрывистым, но примирительным тоном, — я отвечу на ваш вопрос. Я рассказала вам о себе всю правду без утайки. Я именно та, кем вы меня считаете, и никто другая: Эсперанца Алиса Горст, родившаяся месяцем раньше срока в Париже, первого сентября тысяча восемьсот пятьдесят седьмого года. Хотите, я вкратце повторю ее историю? Сирота, не знавшая своих родителей, она выросла под опекой мадам Берто, давней подруги своей матери. По приезде в Англию в октябре семьдесят пятого она поселилась у другой подруги своей матери, миссис Эммы Пойнтер, и спустя два месяца получила первое свое место в услужении, став горничной мисс Элен Гейнсборо. Затем она приняла участие в собеседовании на должность вашей горничной, миледи, и успешно его прошла — вопреки своим ожиданиям, но к великой своей радости. Вот — в двух словах — вся правда и ничего, кроме правды, об Эсперанце Алисе Горст.

— Браво, Алиса! — вскричала миледи. — Вы проявили настоящую силу духа под огнем и храбро выдержали испытание — ничего другого я от вас и не ожидала. Но кое-что вы все-таки скрыли от меня, знаете ли.

— Что же именно?

— Свой подлинный характер. В вас не осталось прежней покорности — я остро чувствую это, хотя вы и продолжаете притворяться, будто по природе своей покорны. Не принимайте удивленный вид! Такой вы мне нравитесь еще больше. Это только подтверждает то, что я всегда знала: мы с вами родственные души. Лишь внешние ваши обстоятельства мешают распознать, кем вы являетесь на самом деле. Но теперь я избавила вас от необходимости угодничать, и вы наконец можете стать самой собой!

Прислушайтесь! Слышите? Стук трости — тук, тук, тук — отдается эхом в студеном вечернем воздухе. Мистер Армитидж Вайс спускается по ступенькам парадного крыльца к своей карете — его рождественский визит в Эвенвуд завершен.

Перед тем как сесть в экипаж, он оборачивается и поднимает взгляд; лицо мистера Вайса освещено фонарем, что высоко держит его слуга Диггз. Наши глаза встречаются.

Он улыбается — и какой улыбкой! Широкой, долгой, одновременно обворожительной и угрожающей, которая словно говорит: «Ведите себя хорошо, мисс Горст, ибо я за вами присматриваю». Если он хочет испугать меня, у него это получается. Я стараюсь сохранить самообладание, но сердце у меня начинает стучать учащенно — ведь мне известно, на что он способен. Потом мистер Армитидж слегка кланяется, медленно приподнимает шляпу и садится в карету.

Я стою одна у окна в Картинной галерее и смотрю, как прыгающие каретные фонари постепенно исчезают во мраке. У миледи разыгралась мигрень, и она легла спать рано. Когда я уже выходила от нее, она сообщила о своем решении провести несколько дней в Лондоне — мол, она преодолела свое прежнее отвращение к столице и желает снова вывести меня в свет. Мы отбудем на Гросвенор-сквер в первый день нового года, наступление которого миледи никогда не празднует. На сердце у меня тревожно, ведь в Лондоне мистер Вайс постоянно будет рядом, но все равно я буду рада переменить обстановку, а при случае и проведать миссис Ридпат.

Проводив взглядом экипаж мистера Вайса, я собралась подняться в свою комнату и повстречала на лестничной площадке запыхавшуюся Сьюки с пакетом в руке.

— Простите бога ради, мисс Алиса, мне следовало принести это еще утром, но я сегодня проспала и напрочь про него забыла.

В пакете содержалась следующая пачка страниц с застенографированными выдержками из дневника моей матери. Двумя часами позже, незадолго до полуночи, я закончила расшифровку новых записей.

Я налила в тазик воды, чтобы ополоснуть перепачканные в чернилах пальцы. А потом расплакалась.

II
Во Франции (из дневника мисс Маргариты Блантайр)

Мои родители тайно отплыли с Мадейры на Майорку, издержав на дорогу скромную сумму, имевшуюся в распоряжении моей матери, и часть денег, вырученных от продажи ее драгоценностей. В городе Пальма они сняли комнаты неподалеку от собора Ла-Сео, назвавшись Эдвардом и Мэри Грей, братом и сестрой. На Майорке они прожили совсем недолго, поскольку мой отец опасался погони, и вскоре отбыли с острова в Марсель.

15 января 1857 года, после тяжелого кружного путешествия на север, они наконец сочетались браком в Каоре. Вот размышления моей матери о сем знаменательном событии, записанные на следующий день в отеле «Амбассадор».

Впервые в жизни я беру перо и пишу в своем дневнике как миссис Эдвин Горст, а не Маргарита Блантайр или Мэри Грей!

Мы с Эдвином обвенчались вчера, 15 января, в церкви Сакре-Кер. Потребовалось всего несколько минут, чтобы я стала другим человеком — женой моего любимого Эдвина, которого я буду любить, пока смерть не разлучит нас. Отныне я принадлежу ему, целиком и полностью, как положено жене, и не представляю своей жизни без него.