— И?
Айк обеими руками провел по бедру мумии, где оказался еще один ряд цифр:
— Это географические координаты.
— Того места, где он упал. Вполне логично. — Теперь Бернард поддерживал Айка.
— То есть его самолет где-то поблизости?
Про священную гору Кайлас никто и не вспоминал. Всех увлекла возможность обследовать место крушения.
— Не уверен, — сказал Айк.
— Давайте колитесь, дружище. Где его сбили?
Вот тут было слабое место. Айк произнес очень тихо:
— К востоку отсюда.
— Далеко?
— Прямо над Бирмой.
— Над Бирмой?
Бернард и Клеопатра поняли, насколько это невероятно. Остальные промолчали, устыдясь своего невежества.
— Северная сторона хребта, — пояснил Айк, — почти в Тибете.
— Но это же больше тысячи миль!
— Знаю.
Было далеко за полночь. Кофе, всеобщее возбуждение — в ближайшие часы вряд ли получится уснуть. Все — кто стоя, кто сидя — переваривали информацию.
— Как же он сюда попал?
— Не знаю.
— Вы вроде говорили, что он был в заключении.
Айк осторожно вздохнул:
— Что-то вроде.
— Вроде чего?
— В общем… — Айк прокашлялся, — как домашнее животное.
— Что?!
— Не знаю точно. Вот, он тут написал: «Любимый агнец». Агнец — значит козленок, так ведь?
— Перестаньте, Айк. Если не знаете, так не сочиняйте.
Айк ссутулился. Ему и самому это казалось бредом сумасшедшего.
— Вообще-то, — вмешалась Клео, библиотекарь, — агнец означает ягненка, а не козленка. Хотя Айк все равно прав. Речь идет о ручном животном. Животном, которое любят и балуют.
— Ягненок?
В голосе говорившего слышалось возмущение, словно то ли Клео, то ли мертвец, а может, оба оскорбили лучшие чувства присутствующих.
— Да, — подтвердила Клео, — ягненок. Но меня больше смущает другое слово — «возлюбленный» или «излюбленный». Очень двусмысленно, правда?
Судя по всеобщему молчанию, никто об этом не задумывался.
— Он, — продолжила Клео, почти дотрагиваясь пальцами до мумии, — он — возлюбленный? Возлюбленный среди кого? И, самое главное, кем возлюбленный? Видимо, предполагается, что у него был какой-то хозяин?
— Ты все напридумывала, — сказала одна из женщин. Никому не хотелось, чтобы правда была такой.
— К сожалению, не напридумывала, — ответила Клео. — Все так и есть.
Айк повернулся к неясной надписи, на которую указывала Клео. Там было написано: «Рабство».
— А это еще что?
— То же самое, — ответила Клео. — Неволя. Может, он был в японском плену. Помните фильм «Мост через реку Квай»? Что-то наподобие.
— Вот только я никогда не слышал, чтобы японцы вставляли пленным в носы кольца, — заметил Айк.
— История еще и не такое знает.
— Кольца в носу?
— Чего только на свете не делается.
Айк подлил масла в огонь:
— И даже золотые?
— Золотые?
Айк направил фонарь на кольцо; тускло блеснуло золото, и Клео захлопала глазами.
— Вы же сами сказали — «возлюбленный агнец». И что касается вашего вопроса — «кем возлюбленный?»…
— А вы знаете?
— Будем рассуждать. Сам он, похоже, считал, что знает. Видите? — Айк ткнул пальцем в холодную как лед ногу. Над левым коленом было одно, почти невидимое слово.
— «Сатана», — одними губами прочитала Клео.
— И вот здесь… — Айк осторожно сдвинул кожу. — «Существует». А вот продолжение. — Он показал Клео. Написано было так, как записывают стихи. — «Кость от костей моих и плоть от плоти моей». Это из «Бытия». Адам и Ева.
Кора тем временем изо всех сил пыталась выстроить контраргументы.
— Он был заключенным, — начала она. — Он писал о некоем зле. Зле вообще. Что тут удивительного? Он ненавидел своего мучителя и назвал его сатаной. Самое плохое, что пришло ему в голову.
— Ты, как и я, — сказал Айк. — Споришь против очевидного.
— Не думаю.
— То, что он пережил, есть настоящее зло. Но он не испытывал ненависти.
— Еще как испытывал!
— Тут что-то другое, — настаивал Айк.
— Сомневаюсь.
— Между строк. Какой-то оттенок… Ты не чувствуешь?
Кора чувствовала, но признаваться не хотела и нахмурилась. Ее рассудительность граничила с упрямством.
— Здесь даже нет никаких предостережений. Вроде «берегитесь» или «спасайтесь отсюда».
— Тоже мне, аргумент.
— Тебя не удивляет, что он цитирует «Ромео и Джульетту»? И говорит о Сатане, как Адам о Еве?
Кора вздрогнула.
— Рабство его не огорчало.
— Откуда ты знаешь? — прошептала она.
— Кора.
Она смотрела на него, в глазах повисли слезинки. Айк продолжал:
— Он испытывал благодарность. Именно это написано у него на теле.
Кора отрицательно покачала головой.
— Ты и сама видишь.
— Понятия не имею, о чем ты.
— Все ты понимаешь, — сказал Айк. — Этот человек любил.
* * *
Долгое пребывание в замкнутом пространстве действовало на нервы.
На следующее утро Айк обнаружил, что вход в пещеру завален снегом до высоты баскетбольного кольца. Исписанная мумия утратила прелесть новизны, люди сделались раздражительными — давала себя знать скука. Одна за другой сели батарейки плееров, и скоро все остались без музыки, без своих ангелов, драконов, мирских ритмов и духовных целителей. Затем в походной плитке кончился газ, что означало нешуточные мучения для самых заядлых любителей кофе. И то, что кончилась туалетная бумага, веселья тоже не прибавило.
Айк делал, что мог. Наверное, во всем штате Вайоминг он единственный из детей учился играть на флейте и никогда не принимал всерьез слова матери о том, что когда-нибудь это пригодится. И вот мать оказалась права. Айк носил с собой пластмассовую флейту; в пещере она звучала очень красиво. В конце каждого пассажа — он играл Моцарта — слушатели аплодировали, но потом опять впали в уныние.
На третий день утром куда-то подевался Оуэн. Айк не удивился. Ему доводилось видеть, как альпинисты, застряв в гоpax из-за такой вот бури, впадают в депрессию и порой становятся совершенно непредсказуемыми. Вполне возможно, Оуэн просто хочет привлечь к себе внимание. Кора тоже так считала.