— Значит, я заплачу тебе вдвойне. Потому что твои деньги будут в два раза полезнее. — Я не знал, откуда взялась эта расточительность или как я смогу выполнить свое обещание. Мне было все равно. Мои мысли целиком захватила эта новая идея. Мне хотелось одного — поскорее начать.
Андреас Дритцен положил на стол зеркало, которое я ему дал.
— И ты хочешь продавать их паломникам в Ахене?
— Ты знаешь об Ахенских святынях?
— Слышал о них.
— Это самые важные святыни во всей империи. Синее платье Пресвятой Девы Марии. Материя, которой пеленали Христа в яслях, и та, что прикрывала его срам на кресте. А еще кусок той ткани, в которую была завернута голова Иоанна Крестителя, когда ее отрубили по приказу Ирода.
— Полный гардероб, — заметил Каспар.
— Раз в семь лет их вынимают из сундуков и выставляют на обозрение. Число паломников столь велико, что они едва умещаются в городе. Священники поднимаются на мостки между башнями собора: каждая улица, каждая площадь, каждая крыша и окно становятся наблюдательными пунктами.
Андреас нахмурился.
— Наверное, увидеть что-нибудь довольно затруднительно.
— Именно. — Я подался вперед, дрожа от возбуждения. — Паломники несут с собой зеркала — вроде этого, — чтобы уловить свет небес, который отражается от святынь.
— А его можно увидеть?
— Только Господь может увидеть его, — благочестиво сказал Каспар.
— Но священные зеркала улавливают его. Паломники заворачивают зеркало в материю и уносят его домой. А потом, когда в этом возникает необходимость, разворачивают его, и священный свет лечит их болезни.
— И сколько таких зеркал вы хотите сделать?
Эта идея закрепилась с того самого момента, как я впервые с бухты-барахты назвал первую пришедшую мне в голову цифру Штольцу. Я провел некоторые изыскания, удостоверился в фактах и определил более реалистичные основания для моей оценки.
— Тридцать две тысячи.
Дритцен чуть не уронил зеркало на пол.
— Когда святыни выставляют на обозрение, в Ахене собирается не менее сотни тысяч паломников. Всем им требуются зеркала, иначе их паломничество обернется ничем. Качество наших зеркал будет выше, чем у конкурентов. К тому же они будут дешевле. Как я уже сказал, это случается только раз в семь лет. Следующее паломничество состоится через двадцать месяцев. Времени для работы у нас достаточно.
— А как насчет ахенских ювелиров? Их гильдия наверняка не позволит вам наводнить их рынок вашим товаром им в ущерб.
— Ахенские ювелиры давно утратили свои права. Они не могут изготовить столько зеркал, сколько требуется. Несколько лет назад там случились беспорядки: паломники, которым не достались зеркала, дрались на улицах с теми, кто успел купить эти зеркала. Несколько человек погибли. После этого привилегии ахенской гильдии в год паломничества приостанавливаются на шесть месяцев.
Дритцен прижал зеркало к груди и пробормотал что-то неразборчивое. Я ждал, когда он повторит сказанное.
— Как я могу поучаствовать в этом предприятии?
— Рамки и зеркала будут изготавливаться отдельно. Нам нужен кто-нибудь для полировки зеркал.
— Это я могу. — Он нахмурился. — Но не в качестве наемника. Если я вхожу в дело, то должен буду получить и часть прибыли.
— Прибыль будет огромная, — согласился я таким тоном, будто это могло стать поводом для беспокойства. — Вот почему все это должно сохраняться в полнейшей тайне. Если кто-то узнает о нашем предприятии, мы лишимся преимущества.
— Я все сохраню в тайне.
Я бросил взгляд на Драха, который играл свою роль, изображая сомнение.
— Я уверен в этом, — сказал я. — Но наш кружок должен оставаться очень ограниченным — не более полудюжины человек. Половину прибыли получим мы с Каспаром как изобретатели метода. А тот, кто сделает вложение, должен приобрести не менее четверти доли от остальной части.
— И сколько это в денежном выражении?
— Восемьдесят гульденов.
Дритцен был торговцем, а потому умел производить подсчеты.
— Тридцать две тысячи зеркал — почем вы собираетесь их продавать?
— Пол гульдена.
— Шестнадцать тысяч гульденов. Половина вам — восемь тысяч. Четверть остатка мне — две тысячи.
Он прошептал эту цифру с благоговением человека, узревшего Господа. Я понимал, что он чувствует. Даже сейчас при мысли о размахе предприятия у меня дух захватывало.
— Неужели это правда?
— Мы владеем ремеслом и — как видишь — не лишены честолюбия. Все, что нам нужно, это капитал.
— Тут не может быть никакого провала, — заверил его Драх.
— И вы над этим колдовали все эти месяцы у меня в подвале?
— Частично. — Я переменил тему. — Но принять решение ты должен быстро. Есть много других, кто с радостью займет твое место.
Дритцен отер лоб и уставился в огонь. Глядя на Каспара, можно было подумать, будто он собирается заговорить, но я пнул его под столом, чтобы помалкивал.
— Я возьму долю, которую вы предлагаете.
— Она станет твоей, только когда мы получим деньги, — предупредил Каспар.
— Пятьдесят гульденов я могу дать сегодня. Остальные будут завтра. — Он задумался на несколько мгновений. — Вы подпишете договор о том, что они пойдут только во благо предприятия?
— Конечно. Но я должен иметь полную свободу действий.
Дритцен направился к сундуку у стены, достал бумагу, шкатулку с письменными принадлежностями и тяжелый мешочек, который звякнул, когда он положил его на стол. Я старался не смотреть в ту сторону.
Он снял пробку с бутылки с чернилами, обмакнул в них перо. В свете пламени из камина чернила стекали с кончика пера, как капли золота.
Камин почти догорел, и слуги уснули. Дритцен сам проводил нас до двери.
— Будь осторожен по дороге домой, — предупредил он меня. — Носить мешки с золотом по улицам небезопасно.
— Ничего не случится.
Мы пересекли дорогу и завернули за угол. В этот час улица была почти пуста. Почти, но не совсем. В тени под вывеской булочной стояли двое. Они вышли и встали у нас на пути при нашем приближении. Один был высокий и широкоплечий, он опирался на толстую палку, другой худой и невысокий.
— Он согласился? — спросил Штольц.
Я протянул ему мешок, который дал мне Дритцен. Штольц взвесил его в руке, передал Карлу. Однорукому пришлось изловчиться, чтобы держать одновременно мешок и палку.
— Здесь все, — сказал я.
— Если нет, ты скоро об этом узнаешь.
Затем двое двинулись в темноту улочки. Мы смотрели на них, пока они не исчезли из виду.