Али заставила себя успокоиться. Не можешь стоять — сядь. Сбросила рюкзак. Села. Колени перестали дрожать. Потом стала вслух считать пульс. Это помогало связать чувства с внешним миром, заняться чем-то осмысленным.
«Двадцать четыре, двадцать пять, двадцать шесть…»
Вокруг нее словно материализовался кокон. Слова сдерживали тьму.
Поставив рюкзак между колен, Али принялась на ощупь перебирать его содержимое.
— Носки, — громко произносила она. — Ложка. Зубная щетка.
Каждый произносимый звук был кирпичиком в стене. В боковом кармашке рюкзака Али нащупала полиэтиленовый пакет с запасными батарейками. Удивительно, но ни одна не подошла к налобной лампе. Торопясь уйти как можно дальше от Грегорио, она оставила там фонарь.
Вглядываясь во тьму, Али уговаривала себя.
«Терпи. Ты должна выдержать. Выжить».
Она снова сложила вещи в рюкзак, вспоминая, где лежала каждая. Права на ошибку у нее не было. Потом встала, надела рюкзак. Вытянула руки вперед, сделала осторожный шаг, еще один. Наткнулась на стену туннеля.
«Победа».
Касаясь пальцами стены и нащупывая путь, Али двинулась вперед.
Айк часто повторял, что видеть можно не только на свету. Главное тут — время. Чтобы привыкнуть к подземному миру, человеческому глаза требуется время — или новейшие лекарственные средства. Современные колонисты отдавали предпочтение препаратам, повышавшим концентрацию светочувствительного вещества родопсина, или зрительного пурпура, в глазу. Другие делали себе уколы витамина А или пользовались глазными каплями, увеличивающими количество палочек в сетчатке. За неимением лекарств Али могла надеяться только на время.
Придерживаясь за стену, она шла навстречу ветру. Сидеть и ждать в темноте — не для нее. Тем более что голоса становились громче. Если это следствие сенсорной депривации, значит, она становится все более беззащитной.
Грегорио взывал к ней из могилы. Мэгги умоляла.
«Привет, малыш, — говорил отец. Знакомый голос любителя сигарет „Лаки страйк“. — Боже, как я по тебе скучал. Я жду тебя внизу».
«Я помню, как вынашивала тебя», — шептала мать.
Если голоса — всего лишь обрывки воспоминаний, почему они такие несчастные? Причем несчастье не объединило их. Каждый требовал ее внимания. Это пугало Али. Они казались голодными.
«Помнишь, как ты сломала руку? — говорил отец. — Я возился с тобой».
«Я полюбила тебя еще раньше, чем придумала тебе имя. — Убаюкивающее воркование матери. — Ты была моей исполнившейся мечтой. И остаешься ею. Найди меня».
«Мама, помоги».
«Александра».
По спине пробежал холодок. Неужели они борются между собой за нее?
— Семьсот семьдесят девять, — вслух произнесла Али, считая шаги.
Спускаясь все ниже, она мысленно разгадывала кроссворды. Пела песни. Что угодно, лишь бы заглушить их мольбы.
Она устроила привал в темноте, нащупав ровную площадку. Среди камней шуршали какие-то животные. Этот звук прибавился к голосам. Али нанесла ответный удар, начав называть состав шоколадного батончика.
— Коричневый сахар, — объявила она. — Овсянка. Арахис.
Голоса не исчезали, преследовали ее даже во сне. Сон был таким приятным, что просыпаться не хотелось.
Она ехала на лошади вместе с матерью. Вдыхала аромат отцовского одеколона «Брут». Строила с Мэгги замки из песка. Целовала Грегорио.
Сны были совершенными, словно сотворенными специально для нее.
А затем стали появляться провалы. Они разрывали ткань сна, как пустые кадры фильма. Только не совсем пустые. Али пыталась убежать от них. Там что-то было. Неприятное. Дурное. Али совершила ошибку. Заглянула в провал.
И почувствовала, что падает.
До нее дошло.
Она падает.
«О боже!»
Падает в черную пустоту и одиночество. Ей никогда не было так плохо. Так одиноко. Какое мучительное одиночество.
Вскрикнув, Али проснулась и сразу же потянулась к лампе, потом вспомнила, что та мертва. Смерть. Вот что она пережила во сне.
Лицо было мокрым от пота и слез. На губах вкус пота. И желчи. Ее вырвало. Горло саднило. Она плакала — нет, выла от горя.
Внезапно исчез страх перед озерной болезнью. А что, если голоса реальны? Что, если эти истощенные люди, которых они с Грегорио видели на берегах озера, на самом деле разговаривают с мертвыми? Что, если затерянные души действительно существуют и подземная «преисподняя» и есть настоящий ад?
Что, если души нуждаются в ней, чтобы обрести свободу?
«Мэгги!»
Али вскочила. Ветер ударил в лицо. Вихрем закружились голоса.
Теперь их стало больше. Слух Али обострился. Тьма наполнилась голосами. Она слышала обрывки шепота. Звуки древних языков. Щелчки, трели, утробное уханье. В этой какофонии присутствовали и наречия хейдлов, знакомые ей по плену. Латынь. Язык майя. Что-то вроде китайского — тональный, но более грубый предшественник пекинского диалекта.
Души умерших? Запертые в чреве планеты? Проклятые?
Нет, она не могла в это поверить.
Немыслимо.
Мэгги? Проклята? Ребенок? Приговоренный вечно скитаться в этой пустыне?
А вдруг правда?
Может, удастся спасти хоть одну душу?
— Мэгги? — позвала она.
Голоса обрушились на нее океанской волной, все сразу. Шепот, жалобы, безутешное горе. Без конца. Они рассказывали ей о вечности.
— Прекратите! — приказала Али.
Голоса смолкли.
Окруженная непроглядной тьмой, она ждала; страх переполнял ее. Голоса вернутся. Они словно волки, окружающие оленя. Но грозит ли ей опасность? Обладают ли души мертвых какой-либо силой в реальном мире?
Что-то коснулось лица Али.
Она отмахнулась. Потом почувствовала прикосновение к волосам. Отдернула голову.
Тишина наполнилась звуками животного мира. Шелест. Топот маленьких лап. Хруст гальки.
Али была не в силах оставаться тут даже минуту. Нащупав стену, она снова стала спускаться навстречу ласковому ветерку.
Невидимые прикосновения и поцелуи возобновились. Али отряхивала лицо, волосы, тыльную сторону ладоней.
В какой-то момент до нее дошло, что это бабочки, за которыми гнался Грегорио. Их легкие крылья гладили ее щеки. В памяти всплыл черный с оранжевым узор.
Али выставила палец, и в темноте на него села бабочка. Еще несколько опустились на руку и волосы. Лишь только она останавливалась, бабочки слетались к ней. Как и предполагал Грегорио, тут где-то их инкубатор. Теперь уже совсем близко.