Снова нашло на нее это чувство, чувство удивительно лихорадочного внутреннего видения. Река напомнила ей ее собственную жизнь: подобно ей, стремительно неслась она сквозь глухие дебри быстротечного времени, вспениваясь и взволнованно рыча перед каждым камнем, который ей предстояло преодолеть. Свет вечной жизни мог найти лишь свое слабое, преломленное и бледное отражение в ее жизни… Но в уме Кристин-матери шевельнулась какая-то смутная мысль: переживала ли она страх, горе или любовь, все равно ее земная и своевольная душа только тогда воспринимала отблеск света небесного, когда плоды ее греха приносили ей каждый раз одно лишь горе… «Слава и хвала тебе, Мария присноблаженная. Благословенна ты в женах и благословен плод чрева твоего – Иисус, проливший кровь свою за грехи наши…»
Читая пять раз молитву «Аvе» в память тайны мук искупления, она почувствовала, что осмелится искать прибежища для себя и для своих скорбей под покровом матери божьей. Она укроется там со своей скорбью о сыновьях, которых потеряла, с еще более тяжкой скорбью о постигавших ее сыновей ударах судьбы, которые она не в силах была отвести от них. На долю Марии, совершенной в чистоте своей, в смирении, в послушании воле отца небесного, выпала самая тяжкая материнская скорбь. И ее милосердие могло бы пробудить слабый и бледный отзвук в сердце грешницы, в сердце, горевшем страстной, испепеляющей любовью и переполненном всеми грехами, присущими плотской любви: строптивостью и непослушанием, закоренелым упрямством, своеволием и гордыней… И все-таки оно было сердцем матери…
Кристин закрыла лицо руками. С минуту ей казалось, что бремя разлуки с ними со всеми, со всеми ее сыновьями, не по плечу даже ей «Pater Noster». Ей вспомнилось расставание с отцом здесь, на этом самом месте, столько лет назад, расставание с Гэуте два дня назад. Сыновья обижали ее по детскому недомыслию, но она все равно знала, что если бы они обидели ее так же, как она, Кристин, обидела своего отца, с греховным умыслом, то это все равно никогда не отвратило бы от них ее сердца. Своим детям легко прощать…
«Gloria patri et filii et spiritui sancto»,1 (Слава отцу, и сыну, и святому духу (яат.) – закончила она молитву и поцеловала крест, полученный некогда от отца. Она была преисполнена смирения и благодарности за то, что, несмотря на все, несмотря на всю свою строптивость, ее беспокойному сердцу дано было познать слабый отблеск той любви, которая отражалась в душе ее отца, подобно тому как небо, ясное и спокойное, отражалось сейчас в водах большого озера.
На следующий день погода стала пасмурной, ветреной и холодной, начались ливни и туманы, и Кристин трудно было решиться идти дальше с больным ребенком и братом Тургильсом. Но усерднее всех настаивал на этом сам больной монах. Кристин понимала, что он боится умереть, не дойдя до Нидароса. Тогда они двинулись в путь через плоскогорье, но туман подчас становился таким густым, что Кристин не решилась идти по крутым, обрывистым тропинкам, которые, как она помнила, вели вниз, к постоялому двору в Дривдале. Дойдя до края ущелья, они развели костер и расположились на ночлег. После вечерних молитв брат Арнгрим рассказал им прекрасную сагу о корабле, потерпевшем бедствие на море и спасенном благодаря молитвам аббатисы, обращенным к деве Марии, которая повелела Утренней звезде взойти над морем.
Видно было, что монах отличал Кристин среди других спутников. Когда она, сидя у костра, баюкала ребенка, чтобы другие паломники могли уснуть, он подсел к ней и начал шепотом рассказывать о себе. Он был сыном бедного рыбака и четырнадцати лет лишился разом и отца и брата, которые однажды зимней ночью погибли в море. А его спасли рыбаки с другой лодки. Он счел это знамением небесным. К тому же он с тех пор стал очень бояться моря. Все это навело его на мысль сделаться монахом. Но ему пришлось еще три года прожить дома с матерью, и они голодали и трудились не покладая рук, да и страх его постоянно одолевал, когда он выходил в море. Но тут сестра его вышла замуж, и ее муж взял на себя дом и долю Арнгрима в лодке, и он смог пойти в монастырь миноритов в Тюнсберге. Там он наслушался вначале насмешек за свое незнатное происхождение, но настоятель был добрым человеком и взял его под свое покровительство. А с тех пор как в орден вступил брат Тургильс, сын Улава, все монахи стали гораздо более благочестивыми и миролюбивыми, потому что сам он такой благочестивый и кроткий, хотя родом он и выше их всех. Брат Тургильс происходил из богатого крестьянского рода в Слагне, а его мать и сестры не оставляли монастырь своими щедротами. Но с тех пор как они перешли в Скидан, а брат Тургильс заболел, им опять стало гораздо тяжелее. Брат Арнгрим намекнул Кристин, что удивляется, как это Христос и Мария допустили своих бедных братьев идти столь тернистой стезей.
– Они ведь и сами избрали бедность своим уделом, пока жили на земле, – молвила Кристин.
– Легко тебе так говорить. Сама-то ты, сразу видать, богатая, – сердито сказал монах. – Тебе, видно, никогда не приходилось ходить с голодным брюхом… – И Кристин пришлось ответить, что так оно и было…
Когда они спустились вниз в долину и проходили через Упдал и Сокнадал, брату Тургильсу посчастливилось часть пути проехать где верхом, а где и в телеге, но он становился все слабее и слабее. Из-за этого спутники Кристин то и дело менялись, потому что одни люди обгоняли их, а вместо них присоединялись новые паломники.
Когда она добралась до Стэурина, из прежних спутников, с которыми она вместе перевалила горы, не осталось никого, кроме этих двух монахов. А наутро к ней явился плачущий брат Арнгрим и сказал, что у брата Тургильса ночью шла горлом кровь, он не в силах идти дальше; теперь они, видно, запоздают в Нидарос и не увидят храмового праздника.
Кристин поблагодарила своих спутников за духовные наставления и помощь в дороге. По-видимому, брат Арнгрим был поражен щедростью ее прощального подарка, потому что лицо его просияло, А вот сейчас и она получит от него ответный подарок. Он вынул из своего мешка коробку с несколькими грамотами. На них красивыми письменами была выведена молитва с благословениями в самом низу грамот. Поперек же было оставлено чистое место, чтобы вписать имя молящегося. Кристин сама понимала, что если даже она и назовет имя своего отца, монах вряд ли узнает, кто она такая, за кем была замужем и какая судьба постигла ее супруга. Но все-таки она попросила его вписать лишь только: «Кристин, вдова».
Проходя через долину Гэульдал, Кристин шла задами поселений, выбирая безлюдные тропинки, так как думала, что если она встретит кого-нибудь из богатых усадеб, то в ней легко смогут признать бывшую хозяйку Хюсабю, а ей очень этого не хотелось, хотя она и сама не могла бы объяснить почему. На следующий день она поднялась лесными тропинками на гору Ватсфьелль, где находилась маленькая церквушка, носившая имя Иоанна Крестителя. Но окрестные жители называли ее церковью святого Эдвина.
На просеке густого леса у подножия холма стояла часовня. И часовня и холм отражались в пруду, из которого брал начало целебный источник. На берегу ручья стоял деревянный крест, кругом валялось несколько брошенных костылей и палок, а повсюду на кустах висели лохмотья старых повязок.
Церковь была обнесена невысокой оградой. Но калитка оказалась запертой. Кристин встала на колени перед оградой. Она вспомнила, как однажды сидела там, в этой церкви, держа на коленях Гэуте. Тогда она была разодета в шелк и принадлежала к горстке празднично разодетых, родовитых и знатных мужчин и женщин из окрестных приходов. Рядом с ней стоял отец Эйлив, крепко держа за руки Ноккве и Бьёргюльфа, в толпе перед церковью были ее слуги и служанки. Тогда она молилась так истово, обещая, что если только это несчастное дитя обретет человеческий разум и здоровье, она никогда больше ничего не пожелает. Она даже не будет молить о том, чтобы самой избавиться от острой боли в пояснице, мучившей ее со времени рождения близнецов.