Он так ждал ее, так ее ждал и нерушимо верил, что в конце концов она все-таки придет. Пока не узнал, каким именем она нарекла их сына…
В предрассветных сумерках из церкви расходились прихожане, отстоявшие раннюю обедню, которую служил один из хамарских священников. Те, кто вышел первыми, видели, как Эрленд, сын Никулауса, проскакал по направлению к своей усадьбе, и передали новость остальным. Возникло легкое замешательство, и пошло великое множество разных толков; люди потянулись с церковного холма вниз, к развилке дорог, и кучками толпились там, где отходила дорога на Йорюндгорд.
Эрленд въехал на двор своей усадьбы в тот самый час, когда побледневший серп луны соскользнул между облаками и гребнем гор.
Перед домом управителя он увидел небольшое сборище – то были родичи и друзья Яртрюд, оставшиеся на ночлег в ее доме. Заслышав стук копыт, на двор вышли и другие мужчины – стражи, которые провели ночь в нижней горнице жилого дома.
Эрленд осадил коня. Свысока оглядев собравшихся крестьян, он спросил громко и с издевкой:
– Никак в моей усадьбе сегодня званый пир… А я и не слыхал об этом… Но, может статься, вы не затем собрались здесь спозаранку, добрые люди?
Ответом ему были хмурые и гневные взгляды. Стройный, изящный, сидел Эрленд на своем тонконогом, иноземной породы жеребце. У Сутена была когда-то грива, подстриженная торчком, теперь она висела спутанными космами, в ней появились сивые нити, да и вообще хозяин, как, видно, не холил коня. Но глаза жеребца беспокойно вспыхивали, он нетерпеливо переступал на месте, прядал ушами и вскидывал изящную маленькую голову так, что брызги пены летели во все стороны. Сбруя была когда-то красного цвета, и седло было украшено золотым тиснением; теперь эта сбруя выцвела, потерлась и была не однажды чинена. Да и сам всадник был одет не лучше нищего бродяги: из-под простой черной войлочной шапки выбивались пепельно-белые пряди, седая щетина покрывала бледное, изрытое морщинами, длинноносое лицо. Но он держался в седле совершенно прямо и, высокомерно улыбаясь, сверху вниз глядел на толпу крестьян; он был молод, вопреки всему, и по-прежнему горделив, как вождь, – и жгучая ненависть вспыхнула в них к этому чужаку, который упрямо не клонил головы, хотя навлек такие бедствия, горе и позор на тех людей, которых они чтили, как своих вождей.
Однако крестьянин, первым взявший слово, ответил, сдерживая гнев:
– Я вижу, ты встретил своего сына, Эрленд; тогда, верно, тебе известно, что мы собрались сюда не на званый пир, – дивлюсь я, как у тебя хватает духу шутить в подобном деле.
Эрленд бросил взгляд на ребенка, который все еще спал, – и голос его смягчился:
– Вы видите сами, что мальчик болен. А вести, которые он принес из поселка, повергли меня в такое изумление, что я принял их за горячечный бред… Кое-что ему, видно, и впрямь пригрезилось… – Сдвинув брови, Эрленд устремил взгляд в сторону конюшни. В этот самый миг из ее дверей вышел Ульв, сын Халдора, и с ним другие мужчины, в том числе один из его свояков, ведя за собой оседланных лошадей.
Ульв бросил поводья и скорыми шагами направился к хозяину:
– Наконец-то ты явился, Эрленд! И мальчик с тобой! Хвала Иисусу и деве Марии! Его мать не знает, что он убежал. Мы как раз собирались отправиться на розыски… Епископ освободил меня под честное слово, услышав, что мальчик один поскакал в Вогэ. Что с Лаврансом? – в тревоге спросил он.
– Слава богу, что вы нашли мальчика, – плача, сказала Яртрюд; теперь и она вышла во двор.
– А, это ты, Яртрюд, – произнес Эрленд. – Первое, чем мне придется заняться, это – выставить тебя вон из моей усадьбы со всеми твоими приспешниками, чтоб и духу вашего здесь не осталось. А вслед за этой сплетницей я проучу каждого, кто посмел возвести поклеп на мою супругу…
– Погоди, Эрленд, – перебил его Ульв, сын Хал-дора. – Яртрюд – моя законная жена. Сдается мне, у нас обоих нет охоты оставаться под одной крышей, но она покинет мой дом не прежде, чем я вручу моим своякам все ее достояние, приданое, свадебные и дополнительные подарки…
– Может, я уже не хозяин здешней усадьбы? – в бешенстве крикнул Эрленд.
– Об этом спроси Кристин, дочь Лавранса, – сказал Ульв. – Вот и она сама.
Кристин стояла на верхней галерее стабюра. Теперь она медленно двинулась вниз по лестнице. Сама того не замечая, она натянула на лоб женскую повязку, сбившуюся ей на затылок, и расправила платье, которое не снимала с тех самых пор, как вернулась накануне из церкви. Но лицо ее было недвижимо, как каменное.
Эрленд шагом, медленно двинулся ей навстречу. Чуть подавшись вперед в седле, он в отчаянии и страхе вглядывался в серое, мертвенное лицо женщины.
– Кристин, – умоляюще произнес он. – Моя Кристин, я вернулся домой, к тебе.
Казалось, она не слышит и не видит. Тогда Лавранс, который, сидя в объятиях отца, мало-помалу пришел в себя, тихонько соскользнул с коня. Но едва его ноги коснулись земли, он мешком рухнул на траву.
Лицо матери исказилось судорогой. Кристин склонилась над сыном и подняла рослого мальчика на руки, прижав его голову к груди, как если бы он был новорожденным дитятей, – только его длинные ноги почти волочились по земле.
– Кристин, любимый друг мой, – в отчаянии молил Эрленд. – Я знаю, я пришел слишком поздно…
И вновь по лицу женщины пробежала дрожь.
– Нет, еще не поздно, – сказала она тихо и неумолимо. Она бросила взгляд на сына, который беспомощно лежал в ее объятиях. – Последнее наше дитя уже покоится в сырой земле – теперь черед Лавранса. Гэуте поставлен вне закона… А другие наши сыновья… И все же у нас с тобой еще остались богатства, Эрленд, которые можно развеять по ветру…
Она повернулась к нему спиной и пошла через двор, унося на руках ребенка. Эрленд верхом двинулся следом, ни на шаг не отставая от нее.
– Кристин… Господи, что мне сделать для тебя?.. Кристин, ужели ты не хочешь, чтобы я остался с тобой?..
– Теперь мне ничего от тебя не надобно, – сказала ока, как прежде. – Теперь не в твоей власти мне помочь – останешься ли ты здесь или будешь лежать на дне Логена…
Тем временем на галерее верхней горницы показались сыновья Эрленда; Гэуте быстро сбежал вниз и хотел было остановить мать.
– Матушка! – умоляюще произнес он. Но она взглянула на него – и он замер, как пригвожденный к месту.
У подножия лестницы, ведущей на галерею стабюра, стояли несколько крестьян.
– Посторонитесь, люди, – молвила женщина, желая пройти мимо них со своей ношей.
Сутен мотал головой, беспокойно танцуя на месте; Эрленд уже наполовину поворотил его, когда Колбейн, сын Йона, схватил коня под уздцы. Кристин не разглядела, что произошло, – она слегка обернулась и бросила через плечо:
– Не держи Сутена, Колбейн… Коли хочет, пусть едет…
Колбейн крепче вцепился в повод и ответил: