Рутковский слушал и не понимал. Честно говоря, был в растерянности от всего этого. Он смутно представлял себе последствия. Сейчас ему было точно не до того. Чувствовал, что ребёнка ему навязывают, причём беспардонно, грубо. Такой оборот им уже не планировался и, тем более, он теперь его не желал. Он находился между небом и землёй, с ужасом ожидая, когда Юлия с Адой узнают об этом. Как тогда быть он не знал. В голове варилась каша. От — ему это не было нужно и ни к селу, ни к городу объявившийся ребёнок опять кидал его в сложности, до — неужели в него можно влюбиться до такой степени, что пойти на такое. Женщины как-то по — особому устроены, у них другие понятия любви. К тому же всё поздно, ничего уже не изменить… или можно и она прикидывается? Но, как бы там не было, для него такой поворот ничего не значит. Для себя он всё решил и с той дороги не свернёт. Впервые он сошёл до ругани. И настоятельно пригрозив избавиться ей от проблемы, хлопнул дверью. Он боялся Юлии. Этот страх вязал язык. Их разговорам словно нечто такое мешало. Он знал, конечно, про то "нечто". Они сидели бок о бок и молчали, но это молчание кричало обоим о том невысказанном. Он знал, что она читает его мысли, и поэтому опускал глаза, стараясь поскорее от неё ускользнуть. Как это невыносимо тяжело: желать с ней быть рядом и не мочь. Когда, когда уж это всё кончится?!… Раз уж совсем было собрался покаяться, но она вдруг тихо и твёрдо произнесла: — "Я устала". Он обрадовался, что неприятный разговор откладывается и не заметил в её словах отчуждения. Да, дорого бы он теперь дал, чтоб вернуть всё в исходное положение. Но время не играет в такие игры. Поэтому и сегодня, не заезжая домой, сейчас он не мог смотреть жене в глаза, поехал в штаб.
А война откатывалась на запад. Он ехал опять на передовую. За окном мелькали выжженные сёла и изуродованные боями поля. Но мир вдохнул в них жизнь. Он откинулся на спинку сидения и закрыл глаза. Посидел так с минуту не думая ни о чём, а потом — завертелось. Так хотелось, чтоб семья была рядом. Но это не сняло напряжение, а добавило забот. Естественно, всё время боялся за них. А тут ещё эта связь… Если честно, то к "воробушку" не тянуло, может только немного, как к привыкшей вещи. Оно и понятно, была год под боком. Заезжал редко, по её просьбе, скорее, чтоб не обидеть. "Попользовался и бросаю. Бесчеловечно, жестоко с моей стороны", — гнётом лежало на душе. "А ведь обещала отпустить по первому же требованию", — горько подумал он. И было-то за месяц раза три. Чувствовал себя от этого не совсем ловко. Если б чувство вины не допекало, беды можно было избежать. И эта старая безрассудная идея иметь сына не имела бы почвы под ногами… Загорелся не подумав о семье. Теперь пятиться приходится, а она ни в какую. Шантаж. Надо было отрубить и всё, не было бы глупых идей и сегодняшней проблемы с беременностью. Теперь, схлопотав "сюрприз", кататься приходится чаще. "Она мне никто, но уже требует, принуждает, заставляет. Неужели она надеется, что я оставлю Люлю… Нет, нет губить свою душу ради неё я не намерен. Никак не должен позволить себе допустить роковой ошибки. Ума не приложу, что делать…" Он был в невообразимом волнении. Клял себя, что сам залез в петлю. Два раза упрашивал сделать аборт — ни в какую. Знал твёрдо: оставлять ее рядом с Юлией и Адой нельзя. Поэтому, решив отправить её домой, наезжал с уговорами ещё и по этой теме. Но девчонка была неумолима. Её нежелание уезжать, крутило ему руки. Шума поднимать не хотелось. Он решительно не понимал, почему она упорствует. Что беременной и с маленьким ребёнком делать в обозе? Уехала бы полбеды. А что теперь? Сказать Юлии не решится, пороху не хватит. Боялся, это сразу разрушит тот чудесный семейный мир, что воцарил с их приездом к нему, без него он уже не представлял своей жизни здесь, а дочери и заикнуться не посмеет. На кой чёрт такой балаган нужен был? Может всё-таки сделать "явку с повинной" и сказать жене самому? Слух непременно дойдёт до Юлии и Ады, что тогда? Она и так ему поставила рубеж — конец войны. А, узнав про эту историю, Юлия никакого конца дожидаться не будет. Нет, этого он точно не переживёт. Уж лучше стоически молчать, держаться и ждать пока кривая не вынесет. Уедут, только он их и видел. Стоп! Не паниковать. Они обе служат и так им просто от него не отделаться. Это дезертирство. Но они могут выйти с рапортом перевода на другой фронт. Это конец, полезут ещё на передовую… К тому же, его надежда в том, что жена его любит. А это чувство перевешивает многое. Она его судьба. Надо суметь удержать. Попытаться решительными действиями. Какими? Остаётся надеяться. Хотя надеяться приходится лишь на чудо… Было бы недопустимо потерять такую женщину, как Люлю. Он вытащил пачку сигарет из кармана. Щёлкая зажигалкой, понял, что у него дрожат руки. "Ох! Зачем я влез в эту канитель, кто б мне сказал? Люди думают, я к ней нежничать гоняю, как бы не так, кататься приходится выруливать ситуацию. Наверное, со стороны непонятно и смешно. Я бы сам посмеялся, если б это не касалось лично меня. Водитель, видя, что я нервничаю, смотрит на меня с жалостью. Вот, мол, мыкается бедный мужик между двух баб, а всё совсем не так. На кой чёрт она мне нужна. Я и близко к ней не подхожу, одни уговоры. Придурок, называется пожалел…"
Обычный военный день. Я дежурила на смене, когда ко мне привели гостью. Подняла голову от стола и онемела, передо мной стояла улыбающаяся Нина Александровна. "Вот это радость!" Как гром среди ясного неба.
Роняя стул вскочила и шагнула на встречу.
— Привет подруга, обнимемся. Я ж говорила, что мы ещё встретимся, — раскрыла объятия та.
— Как ты меня нашла? — отдышавшись от объятий и удивлённо качая головой, рассматривая подругу, посмеивалась от счастья я. — Откуда ты здесь?
— Воюем. Мой Саша в подчинении у твоего Рыцаря. Но, по-моему, они друг друга недолюбливают. У моего слишком прямолинейный характер, для него оттенки не существуют. Белое и чёрное. А на то, как к тебе попала?… Привёз. Приехал в штаб, и я напросилась. Даже машину выделил на часок. Вон стоит, видишь. Трофейная. Красавица, правда?
— Боже, не верится, — теребила я её. — Я тут одна, ни одной знакомой души. И вдруг такой подарок.
Нина не выпуская меня из объятий спросила:
— А Адуся?
Я поспешила успокоить подругу:
— Всё нормально, два выходных своих со мной была. Отца всё допекает. Просится на передовую.
Мы держались за руки и Нина улыбалась.
— Отбивается?
Ничего не предвещало беды и я тоже улыбнулась.
— Пока успешно.
Она не опуская глаз опять взяла мои обе руки в свои и зажала пальцы крепко-крепко. Я насторожилась. Она помяла. Вздохнув, сказала прямо, как может только она, не виляя:
— Жаль, Юленька, что на другом фронте у него решительности и успеха такого нет. Долго не решалась, но… — Я была потрясена. Слова пригвоздили меня к месту и я не могла раскрыть рот или сдвинуться с места. — Жаль… Очень жаль, — повторила она.
— Ты о чём? — побелела я, схватившись за сердце. Руки мои дрожали. Я не готова была выслушать безжалостный приговор себе.
Она решительно смотрела прямо мне в глаза. Мне показалось, что она в чём-то колебалась. Так и было. Задыхаясь от волнения произнесла: