— Я слежу за передвижениями условно-досрочно освобожденных, обвиняемых, тех, кто находится под домашним арестом. Захватывающая работенка.
— Смахивает на плохую видеоигру. Эти точки почти не двигаются. — Он пододвинул табурет.
Джейн решила не расслабляться.
— Эти люди или спят, или смотрят телевизор. Движений мало. Перекусить хочешь? — Она пододвинула пакетик с жареной картошкой.
— Не откажусь. — Дуги протянул руку.
Какие же у него большие руки; Джейн постаралась совладать с собой. Она уже исчерпала все темы для разговора.
— Ну… — неопределенно начала она.
— Наверное, ты здесь много читаешь. — Дуги указал на детективы.
Он явно стремился продемонстрировать свою заинтересованность.
— Ну а чем занимается вот этот тип?
Дуги ткнул пальцем в маленькую зеленую точку, которая, словно обезумевшая, носилась по всему экрану.
Джейн потребовалось какое-то время на то, чтобы очнуться от романтических грез; она не сразу поняла, что он имеет в виду. Но затем увидела. Двадцать седьмой монитор. Опять. На этот раз она, хватая телефон, отправила в противоположный конец помещения свой недоеденный гамбургер.
* * *
Буш и Тэл постучали в дверь. Никто им не ответил. Из квартиры донесся грохот, как будто свалилось что-то тяжелое. Тэл занес было ногу, собираясь вышибить дверь, но Буш остановил его взглядом. Достав ключ, он отпер дверь.
— Майкл! — окликнул Буш.
Внутри вроде все было как обычно. Чистота, на столе в прихожей свежие цветы. Пока Буш осматривал гостиную, Тэл направился в кабинет.
Снова грохот, на этот раз в спальне. Буш осторожно приблизился к двери, держа пистолет наготове.
— Майкл! — Опять грохот, звон разбитого стекла. — Прекрати беситься!
Ответа не последовало. Подняв пистолет, Буш распахнул дверь и едва не вскрикнул от неожиданности. Что-то метнулось ему прямо в лицо, и он отшатнулся назад. С бешено колотящимся сердцем Поль убрал пистолет в кобуру.
— Треклятая кошка, твою мать!
Вырвавшись в гостиную, Си-Джей запрыгнула на диван. Через мгновение вслед за ней выбежал Ястреб. Увидев Буша, собака застыла на месте. Буш протянул руку, собираясь ее погладить, но она, принюхавшись, снова учуяла запах и грозно зарычала на забравшуюся на диван кошку. Си-Джей, зашипев, спрыгнула на пол. Животные принялись кружить друг за другом по комнате, и в конце концов кошка запрыгнула на высокий книжный шкаф, а собака залаяла от бессилия, тщетно пытаясь поймать ее за хвост.
Тэл вернулся в гостиную.
— Этого типа нигде нет. Как такое может быть?
И тут они увидели ответ: на ошейнике собаки красовался браслет с устройством слежения.
— Хитрый ублюдок, — пробормотал Буш.
* * *
Тэл перебирал бумаги на столе в кабинете Майкла. Он нашел открытую книгу и несколько газетных вырезок. Взяв одну, он углубился в чтение.
Буш разговаривал по телефону, стоя спиной к Тэлу, так как не в силах больше был выносить вид его злорадной физиономии. Он проверил везде: в клинике, в полицейском управлении, в магазине охранных систем. Майкла не видели нигде. В последний раз он дал знать о себе в 17.07, когда новая сотрудница из отдела наблюдения за условно-досрочно освобождёнными позвонила ему домой и отчитала за то, что он без предупреждения спускался за почтой.
Больше всего напугало Буша то, что ответила ему Мэри, когда он связался с ней. Она сказала, что Майкл собирался отлучиться на несколько дней. Этой информацией Буш не намеревался делиться с Тэлом — и вообще с кем бы то ни было. Теперь уже и он оказался в самой настоящей заднице: домашний арест был его идеей, именно он вчера настоял на том, чтобы не забирать Майкла прямо сейчас. И если не отыщет его, причем в самое ближайшее время, то ему и вовсе несдобровать. Ну как Майкл мог так поступить с ним?
Положив трубку, Буш обернулся. Тэл по-прежнему был поглощен чтением. Буш бросил взгляд на поверхность стола, заваленную в беспорядке бумагами. Майкл над чем-то работал, в этом не было сомнений.
— Похоже, у него был гость. — Тэл указал на пустую бутылку из-под виски и два стакана. — По-моему, у вашего друга появилась идея-фикс.
Он бросил на стол номер журнала «Международный бизнес»; на обложке красовался Финстер — дружелюбный взгляд темных глаз, лучезарная улыбка.
Буш ничего не мог возразить на замечание о навязчивой идее. Все на столе имело отношение к этому самому Финстеру: газетные вырезки, журналы, фотографии.
— Это вы, — Тэл ткнул пальцем Бушу в лицо, — позволили ему бежать.
Перехватив его палец, Буш едва не сломал фалангу. Все, хватит, с него достаточно.
— Сделаешь так еще раз — и я переломаю тебе кое-что похуже пальца.
Вскрикнув, Тэл изогнулся к полу, стараясь высвободиться. Буш вдруг осознал: Тэл не может переносить боль. Этот человек получает наслаждение, мучая других, причиняя боль. Но сам не может ее переносить. Однако тут по лицу Тэла разлилась новая эмоция, и он, посмотрев напарнику в глаза, улыбнулся. И Буш понял, что предыдущее заключение было полностью ошибочным. Тэл наслаждался болью, наслаждался, когда причинял ее сам… и когда боль причиняли ему.
* * *
Симон грустно смотрел, как рыжеволосая бортпроводница закрывает дверь «Боинга-747». Он уже смирился с тем, что ему предстоит действовать одному. Забросив сумку с вещами на полку над головой, Симон занял кресло у иллюминатора. Дешевый ночной авиарейс через Атлантику был одним из немногих доступных ему удовольствий. Ему предстоит насладиться не только закатом, но и восходом, увиденными с высоты нескольких миль над землей. Симон любил именно этот рейс, который укорачивал ночь. Темнота по-прежнему вселяла в него ужас, хотя он и научился хорошо это скрывать. Ночью житейские заботы отступали, оставляя его наедине со страхами и тревогами, с сознанием того, что оно где-то рядом. И перебороть этот неотвязный ужас не удавалось; он был подобен кашлю, который начинает душить всякий раз, как только ложишься спать. И как ни пытаешься его избежать, кашель все равно нагрянет и не даст пощады.
Поэтому Симон очень ценил те дни, когда ночь оказывалась усеченной. Восход солнца каждый раз становился для него чем-то вроде крещения, смывающего злой мрак. Не случайно в легендах зло является только по ночам: так происходит и на самом деле. Во взаимоотношениях света и тьмы, дня и ночи есть нечто большее, о чем многие даже не подозревают.
И вот сейчас, глядя на клонящееся к горизонту солнце, Симон ловил себя на том, что он пропустил мир, разминулся с ним, словно с кораблем в открытом море ночью. Ни разу ему не представилась возможность остановиться и вкусить его прелести. Вся его жизнь была построена на беззаветной преданности своей работе. И в ней никогда не было места жене, детям, семье. После того страшного вечера, пережитого еще в детстве, он сам избрал для себя этот путь, по которому с тех пор шел с готовностью, по своей воле, никуда не сворачивая. И вот этот путь привел его к тому мгновению, когда он поставил под сомнение всю прожитую жизнь. А не прошла ли она в одном бесконечном отмщении? Ему так и не суждено было познать любовь и дружбу; у него никогда не было возлюбленной или близкого друга, с кем можно поговорить по душам. Его жизнь была жизнью монаха-отшельника, военного. Жизнь, прожитая в полном одиночестве. И умереть ему тоже предстоит одному.