— Прошу прощения, сэр, — сказал он по-английски, мастерски имитируя сильный немецкий акцент.
— Гром и молния, что здесь происходит? Пожар, что ли?
— Я побеспокою вас совсем ненадолго.
Рассвет. Сельская местность в Баварии; за полем ячменя одеяло тумана высотой по колено только начало выгорать на утреннем солнце. Майкл и Буш сидели на ограде, глядя на стадо пасущихся коров. На сочном зеленом лугу их было не меньше трехсот голов мясной породы «Черный Энгус»; они безмятежно щипали траву, не подозревая о своей близкой кончине. Майкл не мог избавиться от мысли, что коровы прожили всю жизнь, не догадываясь о том, какое будущее их ждет, не подозревая, что оно во власти неких высших сил.
В половине четвертого ночи Симон снял номер в крохотном мотеле на краю луга. Древний сморщенный администратор и священник довольно долго рассуждали по поводу общего падения нравственности в современном мире и о том, что целое поколение стало жертвой телевидения. Немецким Симон владел безупречно, и вкупе с белым воротничком священнослужителя — судя по всему, Симон надевал его только в случае крайней необходимости — это развеяло все подозрения, которые мог бы пробудить путник, пожаловавший в это захолустье в столь ранний час. Тесный кабинет администратора не видел кисти маляра уже лет двадцать, и это было даже к лучшему: чем менее притязательно место, тем меньше любопытства в отношении постояльцев. Взяв ключ, Симон мягко прикрыл за собой входную дверь.
Номера мотеля располагались вдоль дорожки, окаймленной молодыми бегониями, которые посадила супруга администратора, такая же древняя и сморщенная. Под предлогом того, что ему нужны тишина и спокойствие для молитвы и размышлений, Симон попросил самый дальний от шоссе номер. Убедившись в том, что остался один, священник быстро проводил в помещение Буша и Майкла, прятавшихся в машине, и запер за ними дверь. Обстановка оказалась спартанской: две односпальные кровати, шкаф и ванная.
Буш и Симон легли спать, а Майкл взял на себя первую смену дежурства. На этот раз крестов не было — одни пистолеты.
Поспешное бегство перед лицом неминуемой гибели не внесло никаких корректив в планы троих друзей. Они намеревались похитить ключи в течение ближайших суток. У каждого была своя задача, но, как только операция начнется, главным станет Майкл. План созрел у него в голове, и двое товарищей должны были полностью положиться на его опыт.
Утро выдалось ясным и прохладным; Майкл дышал медленно и размеренно, наслаждаясь текущим моментом. Если не считать слабого коровьего запаха, ему еще не приходилось вдыхать такой чистый воздух. Всю ночь Майкл снова и снова прокручивал в голове свой план, рассматривая все мыслимые варианты; он никогда ничего не оставлял на волю случая, но всегда надеялся на везение.
— Тебе удалось связаться с Мэри? — спросил Буш. Он сидел на ограде, зацепившись ногами за среднюю жердь.
В широкополой фетровой шляпе на голове он запросто мог бы сойти за актера Джона Уэйна в роли ковбоя, присматривающего за стадом.
— Она выписалась из клиники.
— Замечательно. Она дома?
— Думаю, да. Но у нас сейчас час ночи; видит Бог, Мэри нужно выспаться. Попробую позвонить ей еще раз после обеда.
— Ты точно не хочешь бросить все и вернуться домой? Пошлем священника ко всем чертям и к вечеру уже будем в Нью-Йорке.
В последнее время эта мысль донимала Майкла слишком часто. Впервые она посетила его, еще когда он только приехал сюда, три дня назад. Чем он здесь занимается? Гоняется за тенями и мифами. Какой от этого может быть толк? Они с Бушем могут бросить все и возвратиться домой, и пусть Симон выкрадывает ключи один. Его интересует одна только Мэри. У них осталось совсем мало времени, чтобы быть вместе на этом свете, а он проводит день за днем в тысячах миль от нее. Чувство вины было невыносимым. Это несправедливо. Он нужен Мэри, и она нужна ему. Но то же самое, что поддерживало Майкла ночью, когда он нес дежурство, бодрствуя в одиночку, придало ему силы и сейчас. Он не мог допустить, чтобы Мэри после смерти навеки застряла в чистилище, лишившись загробной жизни, чтобы ее вера была растоптана, — и все по его вине. Сомнения по поводу того, обрела ли Мэри вечный покой на небесах, будут опустошать Майкла до конца его дней.
И виноват в этом будет он сам.
Наконец Майкл повернулся к Бушу.
— Если ты хочешь выйти из игры, я пойму.
— Назвался груздем…
Буш усмехнулся. Несмотря ни на что, сейчас, столкнувшись со смертельным риском, он ощущал себя как никогда живым. Только теперь ему стало понятно, что чувствовал его отец каждый раз, выходя в море: трепетное предвкушение того неведомого, что ждет за горизонтом. Именно этот риск позволяет человеку чувствовать себя по-настоящему живым.
* * *
Мэри проснулась на рассвете. Не в силах больше заснуть, она заставила себя подняться с кровати и отправиться в душ. Струи теплой воды, скользнувшие по спине, горячий пар, наполнивший воздух, помогли очистить рассудок от кошмаров. Жуткие, мрачные сны вернулись, чтобы отомстить. И хотя Мэри не хотела признаться в этом даже себе самой, именно кошмары явились одной из главных причин, по которым она выписалась из клиники. Ей нужно было возвратиться в мир, который был ей подвластен, туда, где ее рассудок сможет успокоиться, где она разделается с подсознательными образами страха и ужаса, терзающими ее.
Начало у них всегда было одно и то же: они с Майклом вместе, еще в те счастливые времена, когда она была здорова. Смеются и танцуют в «Сельском доме», любимом ресторане Мэри. Образы такие живые; ее сердце поет от близости Майкла. Вот они возвращаются домой, прыгают в кровать, одежда разбросана повсюду, она в объятиях Майкла, они сливаются в порыве страсти под негромкую, приятную музыку, которая звучит из стереокомплекса. Мэри на вершинах счастья, неведомых доселе… но за этим следует падение вниз, в самую черную и бездонную пропасть.
И хотя там царит полный мрак, она чувствует, что он где-то рядом. Тот самый человек. Кружит, принюхивается к ее волосам, опаляя своим зловонным дыханием затылок. И нашептывает ей на ухо вкрадчивым, коварным голосом: «Мэри, Мэри, а куда все-таки уехал твой муж?»
Рассудок Мэри кричит, однако ее уста остаются бессильными, наглухо сшитые черными, окровавленными швами, и поэтому голос не может вырваться. Она парализована, не в силах оказать сопротивление, ударить тварь, которая рыскает вокруг. И тут Мэри ощущает присутствие еще одного человека. Того полицейского, чьи слова заботы и сочувствия были такими пустыми, такими лживыми. Того самого, который навещал ее в клинике три дня назад: Денниса. (Он так и не сказал, что ему было нужно, разве это не странно? Представился новым напарником Поля, сказал, что просто заглянул к ней, чтобы ее проведать, узнать, на чем основываются отношения ее мужа с Бушем. Так почему же она испытывает перед ним такой безотчетный ужас?)
Деннис где-то на заднем плане, ждет, выжидает, готовый выполнить его волю. Они злорадно смеются. И этот презрительный хохот, подобный насмешливому кашлю гиен, обволакивает Мэри, затопляя ее рассудок. Острый словно нож, смех его и его приспешника льется, неумолимый и смертоносный, стремясь выполнить то, что не грезилось Мэри даже в самых жутких кошмарах. Этот смех отрывает ее душу от тела.