— Хороший малыш, — сказал Харриган, и когда друг Джейка каким-то чудом не ответил: «Ыш!» — выпрямился. — У меня есть кое-что для тебя, отец Дон. Одну минуту.
— Сэр, мы действительно должны…
— У меня есть кое-что и дня тебя, сынок… слава Иисусу, восславим Господа нашего! Но сначала… я быстро…
Харриган подскочил к боковой дверце своего незаконно припаркованного микроавтобуса, открыл ее, нырнул внутрь, начал где-то рыться.
Каллагэн какое-то время терпеливо ждал, но очень недолго, физически ощущая каждую уходящую секунду.
— Сэр, мы действительно должны…
— А вот и они! — воскликнул Харриган и вылез из микроавтобуса с парой потрепанных коричневых туфель. — Если у тебя размер меньше двенадцатого, сунешь в мысок газету. Если больше, тебе не повезло.
— Двенадцатый — мой размер, — ответил Каллагэн, присовокупив как «восславим Господа», так и «спасибо вам». Вообще-то наиболее удобным для себя он полагал размер одиннадцать с половиной, но двенадцатый не слишком от него отличался, поэтому он тут же снял оставшуюся сандалию и надел туфли. — А теперь мы…
Харриган повернулся к мальчику.
— Женщина, которую вы ищите, села в такси практически в том самом месте, где мы выясняли отношения, около получаса тому назад, — он улыбнулся, следя за переменой выражения лица Джейка: сначала изумление, потом искренняя радость. — Она сказала, что у руля другая, и вы знаете, кто она и куда направляется.
— Да, в «Дикси-Пиг», — кивнул Джейк. — На углу Лекс и Шестьдесят первой. Отец, мы можем догнать ее, есть поедем прямо сейчас. Она…
— Нет, — прервал его Харриган. — Женщина, которая говорила со мной… говорила прямо в моей голове, ясно и отчетливо, как колокольчик, слава Иисусу, сказала, что сначала вы должны пойти в отель.
— Какой отель? — спросил Каллагэн.
Харриган указал на «Плаза-Парк» на Сорок шестой улице.
— В округе это единственный… и женщина пришла с той стороны.
— Спасибо огромное, — поблагодарил его Каллагэн. — Она сказала, почему мы должны пойти в отель?
— Нет, — тихо ответил Харриган. — Полагаю, в тот самый момент вторая услышала ее и заставила замолчать. Потом села в такси и уехала!
— Так мы, пожалуй, пойдем… — начал Джейк. Харриган кивнул, но при этом предостерегающе поднял палец.
— Конечно же, но помните, что Бог-бомбы готовы упасть. И не стоит уповать на молитвы, они для хныкающих методистов и изнеженных епископалианцев! Бомбы упадут! И, друзья мои? — Они повернулись к нему. — Я знаю, что вы — такие его Божьи дети, как и я, ибо я чувствовал запах вашего пота, слава Иисусу. Но что вы скажете насчет женщины? Или женщин, по правде говоря, я верю, что их было две. Что вы можете сказать насчет них?
— Женщина, которую вы встретили, из нашей команды, — ответил Каллагэн после короткой заминки. — Хорошая женщина.
— Я вот и думаю, так ли это, — покачал головой Харриган. — Книга говорит, восславим Господа и Его святое слово, остерегайся странной женщины, ибо, пусть губы ее, как мед, ноги ведут к смерти, а каждый шаг к ней — шаг к аду. Обходи ее и не приближайся к двери дома, в котором она живет, — он вскинул сжатую в кулак руку, словно откровения эти принадлежали ему и он нес их людям. Потом опустил руку, пожал плечами. — Не совсем точно. Не та у меня уже память, как раньше, когда я был моложе и вместе с отцом нес Слово Божье тем, кто живет на юге, но, думаю, смысл вы уловили.
— Книга притчей Соломоновых, — молвил Каллагэн. Харриган кивнул.
— Глава пять, восславим Господа, — тут он повернулся и посмотрел на здание на углу, которое вздымалось в вечернее небо. Джейк уже двинулся к Сорок шестой улице, но Каллагэн остановил его… а на удивленно вскинутые брови Джейка смог ответить лишь покачиванием головы. Нет, он не знал, почему не может сдвинуться с места. Просто чувствовал, что время расставания с Харриганом еще не пришло.
— Это город, набитый грешниками, и грех — болезнь этого города. Содом и Гоморра в одном флаконе, ожидающий Бога-бомбы, которая обязательно упадет с небес, скажите аллилуйя, скажите, любимый Иисус, и не забудьте аминь. Но вот это место — хорошее. Хорошее место. Вы, парни, это чувствуете?
— Да, — ответил Джейк.
— Аминь. Я думал, это ощущение исчезнет, когда они срыли маленький магазинчик деликатесов, который стоял здесь многие годы тому назад. Но не исчезло. Эти ангельские голоса…
— То говорит Ган по всему Лучу, — прервал его Джейк.
Каллагэн повернулся к нему и увидел, что голова мальчика чуть склонилась набок, а по лицу разлито спокойствие заколдованного (или загипнотизированного).
— То говорит Ган, — продолжил Джейк, — голосом кан-калах, которых иногда называют ангелами. Ган противостоит кан-той; веселым сердцем безвинного он противостоит Алому Королю и самой Дискордии.
Каллагэн смотрел на него широко раскрытыми глазами, испуганными глазами, но Харриган лишь кивнул, словно слышал эту версию раньше. Может, действительно слышал.
— После сноса магазинчика здесь долго оставался пустырь, а потом на нем построили вот этот небоскреб. «Хаммаршельд-Плаза-2». И я подумал: «Что ж, если строительство положит конец пению, я уеду, ибо хватка Сатаны крепка, а его копыта оставляют в земле глубокие следы, тогда ни один цветок не будут цвести и не взойдет ни одно зернышко». Вы можете сказать сии-лах? — он вскинул руки, крепкие, узловатые, стариковские, чуть трясущиеся (начальная стадия болезни Паркинсона) руки, поднял лицо к небу, вознося хвалу и признавая свою ничтожность. — Однако, она поет, — и он опустил руки.
— Силах, — пробормотал Каллагэн. — Ты говоришь правильно, мы говорим, спасибо тебе.
— Это цветок, — продолжил Харриган. — Однажды я вошел туда, чтобы посмотреть. В вестибюле кто-то сказал аллилуйя, я сам сказал это в вестибюле между дверями и лифтами, которые уносили людей на верхние этажи, где зарабатывается Бог знает сколько денег, и вот там я увидел маленький садик, залитый лучами солнца, падающими через высокие окна, садик за канатами из красного бархата, с табличкой, на которой я прочитал: «ОТ „ТЕТ КОРПОРЕЙШН“ В ЧЕСТЬ СЕМЬИ ЛУЧА И В ПАМЯТЬ О ГАЛААДЕ».
— Правда? — лицо Джейка осветила счастливая улыбка. — Вы так говорите, сэй Харриган?
— Мальчик, если я лгу, то умру прямо сейчас. Бог-бомба! И посреди этого садика, среди всех этих цветов, там растет одна-единственная дикая роза, такая красивая, что, увидев ее, я заплакал, как плакали у вод Вавилона, великой реки, которая течет по Сиону. И люди, которые приходили и уходили из этого места, с брифкейсами, набитыми сатанинскими бумагами, многие из них тоже плакали. Плакали и шли заниматься своими богоненавистными делами, словно и не знали о том, что плачут.