Сузанна очень талантлива по части своей профессии. Она умна и настойчива. С другой стороны, за это расследование никто ей не заплатит. Интересно, зачем она тратит на это время?
«Напоминает Джея Гэтсби англофильского розлива».
Я щелкнул «Отослать». Ответ пришел через несколько секунд.
«Не вполне. Гэтсби был всего лишь бутлегером. Гарри Сполдинг же — дьявол во плоти».
Тут экран моего ноутбука опять застыл. Я выключил питание и осушил чашку. Чем до сих пор так занят отец? Я встал, подошел к двери его каюты, вскинул руку, чтобы постучать, — и пару мгновений помедлил. Кажется, изнутри доносится очень тихая музыка. По спине пробежала холодная дрожь от знакомой мелодии: «Когда ломается любовь».
— Заходи.
Но ведь я еще не успел постучаться. Между костяшками и полированным ореховым деревом створки оставался зазор с добрый дюйм.
— Я сказал заходи, Мартин.
Он сидел за столом спиной ко мне. В воздухе стоял необычный запах. Понятное дело, табачный, но я не узнал богатого аромата отцовских гаван. Пахло крепкими турецкими сортами. Музыка остановилась. Каюта обладала также интересной особенностью: здесь как-то приглушалась акустика, заставляя морской рокот снаружи звучать отдаленно и глухо. Предметы в табачной дымке вроде бы немножко дрожали, затем успокаивались, но упорно не желали попадать в фокус Стволы ружей и винтовок словно набухли и воинственно посверкивали за стеклом. Ранее бледные роговые рукоятки ножей на противоположной стене вроде бы пожелтели, словно пропитались никотином. Мне отчего-то не хотелось, чтобы отец поворачивался. Возникло очень сильное, пусть и кратковременное, желание не видеть выражение его лица. Затем это странное опасение прошло, и он действительно обернулся. Выглядел отец усталым и рассеянным, как если бы его заставили покинуть ментальное убежище, где предпочитали прятаться его мысли.
— Что тебе нужно?
— Отец, чем ты тут занимаешься?
— Сочиняю письмо, которое никогда не напишу и не отправлю.
— Для матери?
— Нет, сегодня не для нее. Это письмо адресовано твоей сестре. Катерине-Энн.
Я кивнул, не испытывая никакого удивления. У отца сейчас настроение как у человека, обитающего среди мертвецов. Я повернулся, закрыл за собой дверь и, вернувшись в свою каюту, опять натянул мокрый свитер со штормовкой, затем вылез на палубу, чтобы встать у штурвала, поджидая яростное нападение ночного шторма.
Девять часов подряд я сражался с морем. К моменту, когда облачность на следующее утро разошлась и вновь вернулось затишье, солнце стояло уже довольно высоко. Я снял показания приборов и выяснил, что мы удалились от дома на тысячу двести миль. Шторм закинул нас еще глубже в дикую пустыню Атлантики. Полуживой и оглушенный, я продолжал нести вахту у штурвала. Просыхающую щетину на физиономии усыпали кристаллики соли, а зрение уже начинало выкидывать фокусы, утомившись от постоянной пляски окружающего мира. Наконец меня попросту вырвало, но не от качки, а из-за дикой усталости. К этому моменту в моем желудке не было ничего, что могло бы составить компанию порции желчи. В памяти всплыла Сузанна, и я задумался, что именно она имела в виду, когда мы обменялись несколькими короткими сообщениями в ходе нашей преждевременно прерванной переписки. Перед глазами маячил Гарри Сполдинг в золотом сиянии саутпортского лета. Единственное, что я знал про тот город, так это историю о давно снесенном «Палас-отеле». Громадное здание в неоготическом стиле поблизости от Биркдейла облюбовали привидения — по крайней мере, если верить местным слухам. Рабочие, занимавшиеся сносом гостиницы, слышали шум поднимавшихся и спускавшихся лифтов по истечении долгого времени после полного отключения электричества. Не посещал ли Сполдинг рестораны «Палас-отеля»? Может, попивал коктейли на одной из залитых солнцем террас? Должно быть, даже танцевал в главном зале, гипнотизируя местных красавиц своей улыбкой — оскалом убийцы с белым галстуком-бабочкой. Практически наверняка.
Я дернулся, выбитый из раздумья, вернее даже дремоты, которая крайне опасна за штурвалом. Где отец? До сих пор скорбит внизу и предается воспоминаниям, увенчавшись нимбом табачного дыма под стародавние напевы? Я включил авторулевого. Отчаянно тянуло в сон, можно сказать, я чуть ли не галлюцинировал от усталости. Кстати, а что выбило меня из дремоты? Вернуло в состояние полного бодрствования? Плач младенца? Да нет, конечно, все дело в чайках… Но какие чайки могут быть в середине океана? Я обвел небо глазами. Пусто. И на рангоуте не сидит ни одной птички. Внизу я постоял возле двери в отцовскую каюту. Он опять что-то бормотал себе под нос. Угрюмый и неприязненный монолог. В голосе напрочь отсутствовали мягкие ноты. Похоже, он уже перестал общаться со своей потерянной, драгоценной дочерью. А я умирал от усталости. Словом, я просто поплелся к себе, пока мой разум сам с собой дебатировал вопрос: что страшнее — вой призрака собаки или плач младенца-привидения? Потому что я наконец решил, что это все-таки был младенец. Чем-то страдающий и невидимый. Я не самый большой любитель собак и, наверное, поэтому вообразил себе, что плачущая кроха могла быть моей младшей сестрой, вызванной из небытия. Зловещая и пугающая мысль. Я кое-как стянул одежду и, повалившись на койку, погрузился в забвение.
Сузанна прибыла в Саутпорт к четырем часам дня. Апокалиптическая погода осталась позади экспресса, с грохотом унесшего ее на юго-запад. К середине утра за окном появились поля, усыпанные пшеничным и рапсовым золотом, напомнив ей, что сейчас все-таки июнь. Пересадку пришлось делать дважды. Саутпорт уже не был тем курортом, чья слава гремела в Викторианскую эпоху, когда в город один за другим прибывали поезда, набитые воскресными экскурсантами из Шотландии, Ланкашира, Йоркшира или промышленных районов Мидлендса, «черной страны» с ее рольными шахтами и сталелитейными заводами. Канул в прошлое и статус кичливого местечка для богачей, который Саутпорт приобрел себе в двадцатые годы. Знаменитый открытый плавательный бассейн в стиле ар-деко давно снесли, построив на его месте раздутый торговый центр, увешанный вывесками дисконт-магазинов. И следа не осталось от роскошного «Палас-отеля», где некогда обитали привидения. Даже Лорд-стрит, впечатляющий бульвар с эксклюзивными бутиками, и тот пребывал в упадке. То и дело глаз натыкался на прорехи в сплошном навесе, который прикрывал тротуар на добрую милю. А у входов в парочку ювелирных салонов поярче и побогаче дежурили охранники.
Все это Сузанна знала еще до того, как воочию увидела доказательства, потому что информацию о Саутпорте распечатала, еще находясь в гостеприимных стенах семинарии. Наиболее критическая оценка эстетического и экономического упадка исходила от местного совета по туризму. Этот некогда великолепно спланированный и образцово содержащийся город стал подвергаться систематической вандализации с первой половины семидесятых, когда Саутпорт потерял независимый статус и попал под юрисдикцию сефтонского муниципалитета, который, судя по всему, не руководствовался ничем, кроме презрения, зависти, безразличия и алчности. Если считать Саутпорт пресловутой курочкой, несшей золотые яйца, то Сефтон прикончил ее. Первое же крупное решение, принятое чиновниками, стало симптоматичным. Саутпортские автобусы — не то что расцвеченные, а можно сказать, прямо-таки разряженные в великолепную золотисто-алую ливрею с крестом на щите городского герба — были немедленно перекрашены в зеленый сефтонский цвет, утилитарный и безликий. Это мероприятие по внедрению угрюмой визуальной аскезы напрочь противоречило веселому настроению, которое ожидали видеть туристы. Последующие шаги оказались столь же бестолковыми, но куда более вредными. Сефтонские градоначальники решили продать саутпортский песок производителям цемента. В результате исчезли знаменитые дюны, на которых семейства проводили пикники из поколения в поколение. Желтые пологие песчаные холмы пропали вдоль дороги до самого Биркдейла, северной границы природного заповедника Формби. Ободрать заповедник Сефтону все же не позволили — здесь начиналась другая власть, — но вот Саутпорту не повезло.