Поскольку иного занятия придумать не удавалось, она вернулась на Лорд-стрит и вновь зашла в библиотеку. Затем, коль скоро время близилось к вечеру, а перед глазами маячил тупик в поисках, она отправилась на Невилл-стрит, где нашла набережную для гуляний неподалеку от пирса. Невилл-стрит воплощала собой все те особенности, которые превратили Саутпорт в печальный образчик современной туристической достопримечательности в кавычках. В воздухе стоял густой запах жареной рыбы и булочек с рубленым бифштексом. Повсюду торговали пестрыми, полосатыми леденцами в форме крошечных тросточек, глазурованными печеными яблоками и розовой сахарной ватой в целлофановых пакетах, которые шуршали на ветру и елозили по деревянным рамам лотошников. Мужчины в компании со своими многострадальными женами рыскали глазами поверх стаканов, пялясь из окон невеселых, модернизированных баров.
Сузанна прошлась по пристани, что тянулась вдоль берега Марин-лейк. Отсюда начинались плоские пляжи Саутпорта, выходившие на Ирландское море, чьи неглубокие волны накатывали полосой ленивого прибоя. Мимо проехал трамвай, направлявшийся к дальнему концу пирса. Он был полон улыбчивых туристов, вырвавшихся на один воскресный день. Сузанна помахала карапузу, который махал ей у заднего окна. Прищурилась поверх поручней по правую руку. На той стороне, сквозь летнее марево над соленым болотом, проглядывался силуэт башни Блэкпул-тауэр на полуострове, отстоявшем в тридцати милях.
Добравшись до конца пристани, она вошла в современный и — по ее личному мнению — до абсурда неуместный туристический центр из стекла и стали с большой витриной, посвященной диким пернатым обитателям Файлдкоста. Слева от нее располагалась закусочная, откуда открывался панорамный вид на невыразительную пустоту моря и песка. Справа стояла группа антикварных автоматов, которые, надо полагать, были собраны по развлекательным центрам курорта. Чтобы в них поиграть, требовалось разменять банкноты на старомодные медные монетки из расчета десять пенсов за фунт, что является грабежом средь белого дня, а не обменным курсом. Впрочем, не грех попробовать повеселиться или, по крайней мере, отвлечься. Словом Сузанна разменяла пару фунтов.
Истратив половину мелочи, она покопалась в монетках, считывая даты. Наконец она добралась до последней, где был вычеканен профиль Георга Пятого — бородатый, стоический, аристократический и чем-то напоминающий изображение убиенного Романова, с которым он, конечно же, состоял в родстве. Сузанна перевернула монету. На реверсе, под фигурой Британии с копьем и щитом, дата гласила: «1927».
Как по заказу. Сузанна даже слегка подпрыгнула. Какой-то мальчик по соседству вложил монету в автомат с куклой смеющегося моряка, и тот, обряженный в запыленный, крапчатый от древности костюм, принялся дергаться в зловещей пародии на веселый танец. Рядом стояла машинка по предсказанию будущего. Ей полагалось скормить мелочь, и взамен она выдавала описание твоего характера и судьбы, аккуратно напечатанное крошечными буквами на розовой картонке. Сузанна провела пальцем по гладкому, затертому ребру монетки. Поднесла ее к носу и вдохнула кислый, медянистый запах. Интересно, побывала ли она в руках Сполдинга? Может, он небрежно кинул этот маленький, в ту пору еще блестящий, свежеотчеканенный диск на стойку бара в «Палас-отеле», следуя обычаю раздавать чаевые? Сузанна убрала монету в карман. Ей не хотелось знать свое будущее, потому что считала его предопределенным. Сузанна и без гадательной машины понимала, кто именно участвует в ее судьбе — пусть даже неизвестно, в какой роли и в какой момент.
Еще дальше по правую руку, за древними автоматами, на проекционном экране демонстрировали фильм про историю Саутпорта. Изображения, серые и солнечные одновременно, рассказывали о великих днях открытого плавательного бассейна, цветочных ярмарках и оркестрах, выступавших возле городского памятника Неизвестному солдату, выполненного из благородного портландского камня. В монохромном мире давно минувшей эпохи цвели розы и сияли солнечные блики на воде. Сузанна замерла при виде одной из сценок двадцатых голов. Черные седаны, как пантеры, крались вдоль Лорд-стрит. Женщины в мехах и шляпках «колокол» фланировали под руку друг с дружкой и обсуждали вторжение кинокамеры, с улыбкой поглядывая в объектив. Гарри Сполдинга она не увидела. Ни одна из жительниц не показалась ей похожей на Джейн Бойт. Перекатывая старую монетку в кармане и даже не замечая этого, Сузанна присела перед экраном на один из стульев и стала ждать, когда фильм кончится и вновь перескочит к началу.
На борту «Темного эха»
К моменту, когда я проснулся, вновь стояла ночь. Календарное окошко наручных часов подсказало мне, что проспал я без малого двадцать четыре часа. Одеваться и выскакивать на палубу пришлось с невероятной скоростью. Спустился туман, и море под ним лежало в оцепенении, неподвижностью напоминая заросший кувшинками пруд. Вчера, когда обрушился шторм, я был вынужден полностью взять паруса на рифы и сейчас с великим неудовольствием и раздражением увидел что с тех пор ничего так и не изменилось. Ветра, впрочем, не было. В такой ситуации следовало бы поднять все имеющиеся на борту паруса, чтобы хоть как-то держать заданный курс. Тут я заметил, что мы все же не стоим на месте. Дизель молчал. Однако мы двигались. Яхта вела себя так, словно что-то ее буксировало, причем со скоростью, достаточной для появления кильватерных «усов», проглядывавших сквозь туман. Я бы сказал, мы давали порядка десяти узлов. Я прошел к штурвалу. Авторулевой, разумеется, был включен. Я посмотрел на нактоуз с компасом и лагом. Нечто немыслимое. В отсутствие ветра, парусов и при неработающем двигателе мы действительно шли в юго-восточном направлении со скоростью десять узлов. Может, угодили в какое-то течение? Находясь в тысяче миль от американского побережья, мы быстро возвращались обратным ходом к дому.
Не иначе отец что-то сделал с авторулевым. Но пусть даже так, я все равно не мог понять, что заставляло «Темное эхо» двигаться. Водоизмещение яхты семьдесят тонн. Что за странная сила под прикрытием тумана тянула наше судно, да еще с такой скоростью? Надо поразмыслить. На мореходных курсах, которые я посещал, нам ничего не говорили про подобные явления. Покамест ясно одно: авторулевой испортился. Можно ли его починить или нет — покажет время, но прямо сейчас делать нечего, придется вставать к штурвалу. Надо развернуться на сто восемьдесят, поднять паруса и пересидеть туман, а если возникнет необходимость, то и всю ночь. Северная Атлантика — широкое место. На борту вдоволь еды и воды. Однако чего мы не можем себе позволить, так это потерять момент движения. Надо идти вперед. По идее, именно это и требуется от парусного судна. Если не принимать меры, то ты не просто ляжешь в дрейф, а окажешься беспомощным, что ведет к трагедиям и катастрофам.
Тут я сообразил, что меня мучает голод. Вот уже больше суток во рту не было ни крошки. Да и где там отец? Чем вообще он занят? Такое чувство, что текущую передрягу мне приходится расхлебывать в одиночку. А тут вдобавок голод и жажда. Не говоря уже о загадочном поведении яхты, которая упорно рвалась в совершенно неправильном направлении, рассекая туман. Громко чертыхнувшись, я застопорил штурвал. Должен же человек поесть или нет? И отца надо поднимать. Простоять вахту у штурвала я могу, но только после подкрепления чем-то питательным. Отец мог бы приготовить мне миску супа, к примеру. Как минимум.