«Но он никогда не встанет на ноги», — подумал Мейсон, вспомнив про зарезанных коз отца Ласкаля.
Это было лишь бездушное подобие человека, омерзительная копия, съежившаяся на троне. Вместо ног у кедди были раздвоенные копыта буйвола, вместо рук — конечности убитой обезьяны с судорожно сведенными пальцами и ногтями, почерневшими от разложения. Слов не подобрать, до чего омерзительное создание — впрочем, абсолютно неживое.
Направив луч фонаря на голову кедди, Мейсон принялся ее рассматривать. Голова оказалась огромной, бледной и лысой. В некоторых местах — там, где набивка свалялась, — шкура западала. И это придавало чучелу угрюмый вид. Вместо глаз были пришиты две круглые пластинки из слоновой кости с дырочками по краям. Вместо рта — черный, хищно открытый провал Мейсон только покачал головой и отвернулся. И тут волосы у него на голове от ужаса встали дыбом: он ясно услышал, как кедди пошевелился.
— Меня точно к месту пригвоздило, а в кровь выбросилось столько адреналина, что казалось, сердце вот-вот выпрыгнет из груди, — рассказывал Ситону Мейсон. — Я тут же развернулся, нажал на курок и разрядил весь магазин. Короткими очередями. Прицельно, в упор. Я прошил этого гребаного уродца насквозь так, что он развалился пополам. Следующее, что я помню: в хижину набилось с полдюжины взвинченных парней с винтовками наперевес. Они целились в темноте во все подряд и орали как полоумные. Прямо дурдом, мать твою.
— И что потом?
— Мы похоронили нашего погибшего товарища. Сожгли на хрен деревню. Потом чуть ли не двое суток шли не останавливаясь. В условленном месте нас уже ждал вертолет.
— Вы рассказывали кому-нибудь о том, что случилось в хижине?
— Дома, что ли? В отчете об операции? Нет, конечно, — горько усмехнулся Мейсон.
— А во время марш-броска назад?
— Да как-то надобности не было. Я же ведь сказал, что прошил этого кедди насквозь и он развалился на части. Тогда-то мы и увидели, что было у него внутри. Солома и прочая дребедень. Кусочки золота, обрывки старых веревок, лоскутья, монетки и какие-то камешки — на вид полудрагоценные. И пять маленьких человеческих черепов, частично переваренных.
— Ты хочешь сказать — в стадии разложения? — после короткого раздумья спросил Ситон.
— Нет, мистер Ситон. Я хотел сказать то, что сказал. Мы все свидетели. — Мейсон потянулся за сигаретой. — Я закрываю глаза и будто снова это вижу. Вот почему я теперь шире смотрю на вещи и понимаю: за всем, что происходит с бедными девочками, что-то кроется.
Некоторое время оба сидели молча. Ситону хотелось задать еще несколько вопросов и непременно получить на них ответы, но он заметил, какой усталый вид у Мейсона, и передумал. Однако вскоре молчание стало действовать ему на нервы. Его раздражал вой ветра. А еще не давали покоя фантомные звуки, доносившиеся из спальни сестры Мейсона. И в конце концов он решил нарушить молчание:
— Называл ли тебе священник имя того злого духа?
— Имя мне Легион, — ответил Мейсон бесцветным, равнодушным, усталым от долгого повествования голосом. — Он вроде считал, будто демон всегда один и тот же, как бы он там ни назывался. Но ты ведь это знаешь не хуже меня. Не понимаю, зачем тогда спрашивать…
— Как думаешь, что увидел ваш гуркх?
— Рун, — напомнил Мейсон. — Хиндип Рун. Крепкий парень. Солдат в третьем поколении. Его дед заслужил крест в войне с японцами. За участие в контрнаступлении под Мейктилой [27] в составе Четырнадцатой армии. Он очень гордился подвигами своего деда в Бирме, наш Хиндип Рун.
— Что тогда, по-твоему, увидел Хиндип Рун?
— По-моему, мистер Ситон, не увидел, а услышал. Мы нашли трофейные уши в его подсумке на поясном ремне. Он отрезал их в хижине, там же совершил и свое кровавое дело. Я хоть и был тогда в ступоре, но все же увидел, в какой каше валялось тело вождя. Но Рун не знал, что работает на зрителя. В этом-то, как мне кажется, и все дело. Думаю, кедди заговорил с ним. Думаю, кедди заговорил с Хиндипом Руном. И я думаю, что, возможно, он слышал смех кедди.
— Не понял?! — переспросил Ситон.
— Ликующий смех, — пояснил Мейсон. — Кедди восхищался ловкостью рук Хиндипа Руна.
Раздавшийся сверху крик сорвал их с места. Оба взлетели по лестнице и застыли на пороге комнаты Сары. Девушка уже проснулась и теперь сидела, тревожно озираясь. На ее разрумянившемся лице играла оживленная улыбка. Но затуманенный взгляд был полон злобы и коварства. Сиделка повернувшись к ней спиной, хлопотала над тележкой, заставленной медицинскими принадлежностями. Там были белые пластиковые цилиндрики с таблетками, стеклянные бутылочки, термометр в стерильном растворе, а также тонометр для измерения давления. Взглянув на лицо Сары, Ситон подумал, что сиделку вполне можно понять: любой постарался бы отвернуться.
На коленях Сара держала портативный радиоприемник. Ситон вспомнил, что раньше он стоял на прикроватной тумбочке, за коробкой с салфетками. Теперь коробка валялась на полу. Сара смахнула ее, когда потянулась за приемником. Ситон решил, что кричала сиделка. Вероятно, ее встревожила внезапность, с которой пациентка пришла в сознание, и ее неожиданная активность.
Сара моргнула и резко откинулась на подушки, а затем нажала одну из кнопок приемника. Спальню тут же заполонил такой громкий звук, что сиделка дернулась и тележка с грохотом опрокинулась.
— Ах, простите…
Ее голос на фоне напористого баритона Иэна Кертиса из «Джой Дивижн», [28] исполняющего «Love Will Tear Us Apart», прозвучал не громче шепота.
Мейсон вошел в комнату, мягко, но настойчиво взял сиделку под руку и куда-то ее увел. Его сестра тем временем нажала на очередную кнопку. По комнате поплыла задушевная мелодия в исполнении Ника Дрейка, [29] и девушка стала раскачиваться в такт взад и вперед. Она часто и тяжело дышала, и на нее было страшно смотреть. А тут еще ветер вновь накинулся на стены и окна дома с пугающей беспощадностью. Перед мысленным взором Ситона промелькнули какие-то тени и упали на деревянную обшивку спальни. Тени разрастались, занимая все больше и больше места. Мелкие камешки, пущенные ветром в приступе злобного веселья, грозили изрешетить стекла. А Мейсон, уединившийся с сиделкой, все не возвращался. В спальне появился запах гниения. Этот тяжелый запах — запах смерти — шел изо рта задыхавшейся девушки. Ситон по-прежнему не решался переступить порог. Однако во что бы то ни стало надо было отобрать у нее радио. Она же, словно прочитав его мысли, снова нажала на кнопку, и Сэнди Денни запела «Кто же знает, куда время исчезает?»