Вынув из фотоаппарата пленку, я заменила ее чистой, хранившейся там же, в чехле. Я даже не могу объяснить, зачем это сделала. Просто не хотелось отдавать отснятую пленку. У меня не было времени на то, чтобы установить правильное освещение, придать модели нужную позу. Все это мероприятие проходило, можно сказать, по конвейерному принципу. Однако мне кажется, что снимки получатся весьма любопытными. «Роллей» — первоклассный аппарат, и пленка была высшего качества. Пленку я спрятала, и, надеюсь, мне удастся забрать ее позже. Она лежит между балками под расшатавшейся половицей в комнате наверху, предназначенной Фишером для наиболее экзальтированных гостей. Повторяю, я сама не могу объяснить свой поступок. В любом случае, вряд ли мне придется за это отвечать. К тому времени, когда откроется обман, я успею совершить проступок более серьезный, чем хищение снимков.
После обеда, когда почти все удалились к себе, чтобы вздремнуть, я украдкой последовала за Джузеппе, вышедшим из кухни с полным ведром в руках. На обеде нам подавали фазана в устричном соусе, и стелющийся в холодном воздухе запах этого яства подсказал мне, что в ведре — наши объедки. Дождь лил не переставая, выстукивая громкую дробь по высохшим листьям, еще висящим на ветвях, и по тем, которые уже опали, но пока не успели сгнить и смешаться с лесной подстилкой. Поэтому Джузеппе не слышал моих шагов у себя за спиной. Лишь однажды он остановился, словно почувствовав вдруг чье-то присутствие. Его мощные плечи сгорбились под плащом-дождевиком, а у меня от страха волоски на руках встали дыбом, совсем как шерсть на загривке у испуганной кошки. Джузеппе немного постоял и пошел, не оборачиваясь, дальше.
Он пробирался сквозь густые заросли, я — за ним. Очень скоро послышался звук, похожий на шум бегущей воды. Я поняла, что мы идем к ручью, разделяющему лес пополам. Тропинка, по которой я гуляла раньше, шла чуть западнее. Лес казался почти непроходимым, но я старалась не терять из виду мощную фигуру Джузеппе, так как хлещущие по лицу ветки и густая поросль под ногами сбивали меня с пути.
Цель нашего путешествия находилась на самом берегу ручья. Это была сколоченная из досок будка с плоской крышей, без окон. Она была такой низкой, что даже ребенок не мог в ней выпрямиться во весь рост. Внутри, должно быть, было абсолютно темно. Щели между досками для прочности и тепла были промазаны креозотом, а посредине были просверлены дырочки — очевидно, для вентиляции.
Я затаилась в ста футах за толстым стволом платана, но все прекрасно видела. Будка была сделана недавно: на жухлой листве желтела россыпь мокрых опилок. Эти доски распиливали на днях. Даже на таком расстоянии от шума осенней воды меня пробирала дрожь. Как там, в такой темноте и такой тесноте, ребенок справляет естественные надобности? Одет ли он? Господь милосердный! Руки у меня затряслись, и я даже содрала мох с коры укрывавшего меня дерева. Я с трудом сдерживалась: меня возмущало бессердечие этих людей и собственная душевная лень, потворствующая их злодеяниям. Рахит. Дети трущоб.
Что еще Фишер говорил мне на судне? Лучше умереть, чем так жить? Я вся тряслась от гнева и ярости в этом мокром, равнодушном лесу. Вдруг до меня донесся голос, перекрывающий рев бушующей стремнины.
— Питер! Питер! Я принес тебе поесть, — кричал Джузеппе.
Значит, у мальчика было имя.
Помощник Фишера поставил ведро на землю и присел на корточки. Тут я заметила небольшой латунный замок, на который запиралась навесная дверца. Они приняли меры, чтобы, будущая жертва не сбежала.
Сбежала я. Завтра попытаюсь спасти мальчика, а пока у меня нет моральных сил с ним встретиться. К тому же я опасаюсь разоблачения, что будет катастрофой для нас обоих.
Ситон оторвался от дневника, понимая, что приближается к развязке. В блокноте оставалось страниц тридцать, но из них Пандора успела исписать всего две. Пол подошел к барной стойке, заказал себе еще выпить и сел на место. Затем, посмотрев на мраморные разводы обложки, устало потер глаза. Конец у этой истории наверняка оказался несчастливым. Об этом нетрудно было угадать по отрезанному пальцу Пандоры. Чудо, совершенное Кроули, обернулось обратной стороной, назло или из мести. Но через десять лет после истории, изложенной на этих страницах, Пандора умерла. Покончила с собой.
Ситон уже знал, что было дальше. Потягивая пиво и машинально раскрывая в очередной раз тетрадку, он невольно думал о том, сохранились ли хоть какие-нибудь доказательства той трагедии.
9 октября 1927, 8.15 утра
Я недооценила бедного грустного Джузеппе. Я говорила, что после службы у мистера Капоне, гангстера и бутлегера из Чикаго, в Джузеппе не осталось ничего человеческого. Еще бы, ведь если верить слухам, то провинившихся перед Капоне ожидали бейсбольные биты, бетономешалки и острые бритвы. Но я даже не потрудилась подумать, какие муки терзали душу Джузеппе.
Мы нашли его сегодня утром. Джузеппе сел прямо на мокрую землю, привалившись к стене кухни, упер дуло револьвера в подбородок и спустил курок. У него напрочь снесло макушку, так что был виден мозг, превратившийся в сплошное розовое месиво. Гигант, сходившийся один на один с Демпси, Танни и Гарри Грэбом, в конце концов был побежден собственной совестью. Джузеппе был католиком, и религиозность оставалось ею единственным противником, которого он не мог ни обойти, ни победить с помощью грубой силы.
Мне известны все эти ужасающие подробности, ибо именно мы с Дэннисом первыми наткнулись на труп. Вчерашний «шерстяной» банкет протекал довольно спокойно. Похоже, все берегли себя для сегодняшней кульминации. Египтянка, игрушка Алистера Кроули, не сопротивлялась, когда ее укусила за шею змея, которую тот достал из корзины. Впрочем, Фишер тут же произнес какое-то заклинание, действующее как противоядие. Похоже, все было подстроено ради символического примирения двух чародеев. Тем не менее след от укуса змеи на шее девушки наверняка превратится в безобразный шрам. Змее предоставили возможность свободно ползать по залу. Когда я уходила к себе, она все еще оставалась там и лежала, обвив толстыми кольцами ножку стола.
Утром я случайно столкнулась с Дэннисом возле дома. Вернее, он натолкнулся на меня. Я курила сигарету среди зачехленных авто на подъездной аллее, а он, должно быть, увидел меня из окна. В том, что Дэннис застал меня там в такую рань, нет ничего необычного или подозрительного. Он, как и я, привык вставать ни свет ни заря, даже если предавался безумствам накануне вечером. По словам Дэнниса, это старая морская привычка.
Мы вместе обогнули дом в надежде получить на кухне кофе до завтрака. Там мы и наткнулись на тело помощника Фишера. На нем были брюки в тонкую полоску, синий жилет от костюма, а на плече портупея с кобурой от револьвера под подмышкой. Ремни из коричневой кожи успели основательно намокнуть. Следовательно, тело лежало здесь долго. Дэннис сказал, что для самоубийства тот выбрал пулю «дум-дум», которую так любят гангстеры. Равнодушие Дэнниса меня ничуть не удивило. Ведь ему, как и всем, кто побывал на войне, приходилось не раз смотреть смерти в лицо. Они привыкли к потерям и очерствели от постоянной жестокости. Наверное, я тоже переживала бы кончину Джузеппе гораздо сильнее, если бы не последовала за ним накануне днем к будке, которую он собственноручно смастерил для мальчика. Не мне, конечно, судить других, и все же я считаю, что такое ужасное преступление оправдать невозможно. Именно так. Но он хотя бы удержался от совершения куда больнее тяжкого злодейства.