Похоже, бой наверху и в самом деле закончился. Ситона снедало чувство жалости и печали по убитому другу. Он тут же выругал себя. Слишком уж часто он поддавался чувству жалости. А Николас в ней не нуждался. Ситон прислушался, нет ли поблизости мистера Грэба, но все было тихо. Он вышел в коридор — сумрачный, длинный, со множеством дверей. Лишь под одной из них виднелась тоненькая полоска света. Она исподволь звала к себе. Ситон наспех стряхнул с рук землю, прилипшую к кровоточащим ссадинам, затем снова прислушался. Все тихо. Зализывает раны, судя по всему. Его задержал отчаянный противник. Может быть, даже ранил. Ситон решил, что сейчас самое время уходить. Но мешала темнота. И тогда, зажав в руке мешок, он двинулся к призывно светящейся двери.
Дверь открылась, и он попал в учебный класс, освещенный свисающими с потолка шарами из матового стекла. В классе в четыре ряда выстроились маленькие парты с желобками для хранения карандашей и ручек и с фарфоровыми чернильницами. В помещении стоял смешанный запах меловой пыли, мастики, отсыревшего габардина и карболки. Пахло давно ушедшим детством, подчиненным строгой дисциплине. Крышки парт были старыми, поцарапанными, даже почерневшими по краям, но не исписанными. В книжном шкафу справа аккуратными стопками лежали потрепанные молитвенники. За узкими окнами, тянувшимися вдоль левой стены, царила кромешная тьма. Ситон вошел в класс. Стены украшали пейзажи, нарисованные неумелой детской рукой на цветной бумаге. В электрическом свете они выглядели жутковато.
Марджори Пегг стояла у доски спиной к Ситону. Ее седые волосы висели неопрятными космами. Четким почерком она что-то писала на доске мелкими буквами. Но в неверном свете свисающих с потолка шаров было невозможно разобрать написанное.
Через ряды парт слева от доски Ситон разглядел еще одну дверь и, даже не оборачиваясь, понял, что той двери, через которую он попал в класс, больше нет. Все здесь, в доме Фишера, опровергало законы логики. К тому же и сам Пол уже был в другом месте. В Пенхелиге, в сельской школе, где учился Питер Морган. Он слышал, как под окнами слева от него тихо журчит вода в остывающих радиаторах. Из-под двери в углу потянуло сквозняком, и Пол увидел, как бойлер, работающий на коксе, затухая, выпустил облачко пепла. Ситон вдруг почувствовал приступ паники. Ведь, следуя этой дьявольской логике, он мог упустить драгоценную ношу. Но нет. Правая рука все еще крепко сжимала пропитанный сукровицей бархат.
Учительница отошла от доски и обернулась. Взгляд ее безжизненных глаз ничего не выражал. Лицо было мертвенно-бледным, на посиневших руках, вокруг длинных продольных порезов, клочьями висела кожа.
«Так вскрывают себе вены те, кто решился наверняка, — вспомнил Пол слова Боба Холливелла. — Они не полосуют запястья как придется. Наоборот, вонзают лезвие в мякоть у локтевого сгиба и режут наискось, до ладони. Тогда кровеносные сосуды будут перерезаны и их нельзя будет ни прижечь, ни перевязать».
Марджори Пегг подняла голову и посмотрела на Пола. Она двигалась словно в замедленной киносъемке. Все в классе было правдиво до мелочей, включая безупречно чистые чернильницы. Лишь его хозяйка выпадала из общей картины. Отвратительная пародия на свою живую копию. Она с трудом передвигала ноги, и Ситон увидел, что они обмотаны обрывками газет, перевязанных бечевкой. Марджори Пегг улыбнулась, растянув провал рта. Пол вспомнил, что на фотографии у нее были начищенные до блеска туфли. Неужели ее уволили после того печально известного события? Возможно, она сама все расскажет. Но сейчас Ситону меньше всего хотелось, чтобы призрак заговорил с ним.
Глядя на мисс Пегг, он вспомнил еще кое-что. Ранним ноябрьским утром тысяча девятьсот двадцать восьмого года, когда гостившие у Фишера Пандора и ее спутник шли на кухню попить кофе, Уитли обмолвился, что для рождения зверя необходимо чье-то самоубийство. Никаких дальнейших объяснений он ей дать не потрудился.
В окнах мелькнул свет. Цепочка мерцающих огоньков примерно на высоте человеческого роста Ситон догадался, что это горят фонарики на касках шахтеров, спешащих на смену в свой забой. Мисс Пегг повернулась к окну и, выронив мел, прикрыла ладонью щель рта. Шахтеры пели. Что-то задушевное. Они выводили песню с особым подъемом. Может, «Люди Харлеха»? [88] Неужели в этой части Уэльса были залежи угля? Пол напряг память, но так ничего и не вспомнил. Он был готов допустить, что недалеко от Абердифи находились сланцевые разработки, но насчет шахт все же сильно сомневался.
Марджори Пегг вдруг покачнулась, с трудом устояв на своих ободранных ногах. На стене справа, рядом с книжным шкафом, Ситон заметил деревянную доску с прибитыми в ряд крючками для одежды. Очевидно, ученики, уходя, забрали свои пальто. Кроме одного. На ближайшем к Полу крючке висел детский синий плащ. На него был накинут голубой шарф, а сверху — синяя фуражка с белым околышком. Над козырьком красовалась искусно вышитая серебряными и алыми нитками эмблема. Все остальные крючки были пусты. На последнем из них висела, зацепившись выгнутой ручкой, чья-то трость. Конец трости был выпачкан какой-то темной жидкостью, капавшей на пол и образовавшей уже небольшую лужицу. Ситон перевел взгляд на учительницу и заметил, что от нее не укрылось его внимание к трости. Он больше не мог смотреть ей в глаза, превратившиеся в пустые темные дыры.
Кажется, свет в классе померк? Да, похоже на то. И шахтеры за окнами пели вовсе не «Людей Харлеха». Что-то до боли знакомое, но точно не «Люди Харлеха». Всмотревшись в темноту, Ситон засомневался, что это горят фонари на шахтерских касках. Слишком уж резким и изменчивым был их свет. Словно вырванные из тьмы, огоньки эти больше походили на факелы. В звенящей тишине классной комнаты Ситон явственно слышал, как капает с кончика трости кровь на пол. Учительница застонала, и он, сорвавшись с места, ринулся мимо нее к выходу. Ситон молил Бога, чтобы дверь выпустила его в ночную прохладу Брайтстоунского леса. Открыла ему путь к спасению.
Но Ситон попал в паб «Ветряная мельница» на Ламбет-Хай-стрит. За все эти годы обстановка там практически не изменилась. Пол оказался здесь, вероятно, уже после закрытия. За барной стойкой уже никого не было, и лишь за одним из столиков играла в карты троица припозднившихся посетителей, одетых в смокинги. От них исходил запах турецкого табака и дорогого одеколона. Что-то вроде давно забытого «Табарома» или «Мушуар де месье», пахнувших кожей и лавандой. Впрочем, основная тема парфюма была дефектной и отдавала сладковатым, гнилостным душком.
Себастьян Гибсон-Гор удостоил Ситона кивком, мистер Брин-младший чуть привстал, а третий игрок даже не оторвал глаз от карт.
— Позвольте, я вас представлю, — засуетился Брин.
— Не трудитесь, — оборвал его Ситон. — С мистером Гибсон-Гором мне уже доводилось встречаться. Что до Эдвина Пула, то у меня нет ни малейшего желания знакомиться с убийцей.
— Чудно, — усмехнулся Гибсон-Гор, в то время как Пул продолжал таращиться в карты. — Вам бросилось в глаза фамильное сходство?