«Рамат-Рахелъ»
Трейси встала под душ, и на лицо упала сплошная завеса из волос и водяных струй. Вода была горячая, может быть, даже слишком горячая, но ей это нравилось. Трейси любила горячий душ и, принимая его, обычно размышляла. Хотя напор воды был не такой сильный, как хотелось бы, но после богатого событиями дня душ все равно был очень кстати.
Трейси с трудом могла осознать, что уехала из Тель-Мареша всего лишь сегодня утром. С тех пор произошло так много событий… но на самом деле все осталось по-прежнему. Она постаралась провести весь день рядом с отцом — в гробнице, с одним перерывом на ланч. Но что толку. Да, они сказали друг другу немало слов. Только вот сделать всю работу в гробнице пришлось очень быстро, а потом еще успеть отдать кости этим странным людям в черном, так что все разговоры были об этом.
О чем он думает? Изменил ли хоть что-нибудь ее приезд? День прошел неплохо, но она до сих пор не уверена, что отец рад ее видеть. Он говорил только о работе, которую надо сделать, а то обстоятельство, что она рядом, не вызывало у него ни малейшего интереса.
Трейси выключила воду и подождала, пока капли воды скатятся по телу. Потом откинула занавеску и потянулась за полотенцем.
«Это была ошибка, — сказала она себе. — Круто, конечно, и даже здорово — в одиночку прилететь из Штатов в Израиль, чтобы повидаться с отцом. И вот ты его нашла. Ты здесь. Ты это сделала. И что? Что, ты думала, случится, когда приедешь сюда? Что он обнимет тебя, поднимет на руки и закружит, чтобы ты почувствовала себя маленькой девочкой? Или все бросит ради того, чтобы провести время с тобой? Обратит на тебя внимание? Попытается тебя понять?»
Высушив волосы, Трейси завернулась в полотенце. Вода по-прежнему капала с тела. Заглянув в комнату, она увидела, что отец все еще не вернулся из последней поездки к гробнице, поэтому вышла из ванной и босиком пошла к чемоданам. Быстро оделась, натянув джинсы и футболку. Отца все не было. Трейси потянулась за пультом, включила телевизор и устроилась на краешке кровати, заложив нога за ногу.
Телевизор включился на канале, по которому шли новости на английском. Следующим был новостной канал, как она поняла, на иврите. Дальше — канал документальных фильмов. На следующем канале шел старый черно-белый фильм с субтитрами на еврейском.
«Похоже на мыльную оперу, а актеры говорят на испанском», — удивилась Трейси.
На следующем канале была реклама, потом начался полицейский сериал, действие происходило в Нью-Йорке. И все. Снова канал, который она нашла первым. Оказалось, «Си-эн-эн интернешнл».
Выключив телевизор, Трейси посмотрела вокруг. Достала из кармана джинсов мобильник. Захотелось позвонить Рошель — Трейси вдруг поняла, что соскучилась по друзьям.
«Наверное, это будет слишком дорого».
И она не стала звонить.
Засунув мобильник в карман, вернулась в ванную, затянула волосы в хвост, взяла ключ от номера и вышла в коридор. Подойдя к лифтам, увидела, что кнопка вызова уже светится, и решила подождать.
Глядя на индикатор этажей, Трейси поняла, что лифт едет к ней, но при этом останавливается на каждом этаже. Когда двери открылись, она вошла в кабину, автоматически ткнула кнопку первого этажа… но та уже горела! И все остальные — тоже.
«Противная мелюзга», — подумала она со стоном.
Лифт привез Трейси на первый этаж, она вышла и свернула в сторону главного вестибюля. Были слышны голоса, в основном мужские. По мере приближения к вестибюлю они становились громче. Трейси поняла, откуда это: из большого обеденного зала, мимо которого она сегодня проходила уже несколько раз. Но теперь решила зайти.
То, что Трейси увидела, заставило ее вытаращить глаза. Помещение заполнили люди, сидевшие за длинными столами плечом к плечу. Мужчины в черных костюмах, женщины в платьях. Между столами ходили и бегали туда-сюда дети, одетые так, словно их собирались вести в церковь. Большинство взрослых, по крайней мере почти все мужчины, пели. Громко и с воодушевлением. Некоторые запрокидывали головы и так истово разевали рты, что под потолком отзывалось эхо. Другие стучали в такт напеву по столу — кулаком или кружкой. В углу трое мужчин водили хоровод, взявшись за плечи.
Хиней ма тов ума най ым, хиней тов ума най ым,
Шевет ахим гам яхад, шевет ахим гам яхад,
Хиней ма тов ума най ым, хиней тов ума най ым,
Хиней ма то, хиней ма тов, лай-лай-лай, лай-лай-лай. [36]
Они все пели и пели, то громче, то тише. Время от времени кто-нибудь вставал и подходил к ребенку, увещевая его, если тот вел себя слишком буйно. Кто-то просто стоял и слушал. Когда пение закончилось, все начали громко разговаривать, пока человек, сидевший во главе стола, не стукнул кружкой. Почти все умолкли и посмотрели в его сторону. Он что-то скороговоркой произнес на иврите. Кто-то снова запел, и все подхватили.
Трейси будто приросла к полу, стоя поодаль и наблюдая. Краем глаза она увидела, как от толпы отделился человек, одетый в черный костюм и белую рубашку. Трейси повернулась в его сторону. Это был молодой парень, похоже ее ровесник. А может быть, и нет. Борода делала его старше, но она была редкая, поэтому он мог казаться и моложе своих лет.
Молодой человек подошел прямо к ней.
— Ты американка? — спросил он с сильным акцентом, но Трейси без труда поняла его.
Она посмотрела на свою одежду, раздумывая, почему он решил, что она из Америки, но вспомнила, что после душа надела плотную футболку без рисунка.
— Откуда ты знаешь?
— Вижу, — улыбнулся юноша.
«А он симпатичный», — подумала Трейси и посмотрела в зал.
— Что тут происходит?
— В смысле?
— Что они делают?
Юноша перестал улыбаться.
— А, так ты не еврейка!
— Нет, а что?
— Это Шаббат. Суббота, — ответил юноша, как ей показалось, разочарованно.
— Это что-то вроде церковной службы?..
— Нет, это трапеза, — ответил юноша, но его лицо застыло, словно маска.
В зале покончили с ужином, но никто никуда не спешил. Маленький мальчик побежал в сторону Трейси. Обернулся, чтобы поддразнить трех догонявших его приятелей, и врезался в ее ноги. Трейси едва успела подхватить его, чтобы не дать упасть. Мальчик посмотрел на нее и молча убежал. Трейси обернулась к молодому человеку, но тот уже куда-то ушел. Оглянувшись, она увидела, что он вернулся на свое место.
Пение снова прервалось, и заговорил человек с длинной седой бородой. Трейси не понимала ни слова, но было очень интересно, о чем идет речь. Хотелось побольше узнать об этих людях. Непонятно, зачем ей это, почему она не может просто уйти. Она вдруг почувствовала… но что же? Трейси не могла выразить словами. Но что-то напомнило ей тот день, когда хоронили маму. Трейси проснулась утром и вместо того, чтобы думать о том, что мамы больше нет, попыталась вспомнить, как это — когда мама рядом.