— Вообще-то я покладистая, даже податливая, вот в этом-то все и дело… а когда у тебя такой характер и к тому же ты известна и потому тебе за это не воздают должного, принимают как само собой разумеющееся и хотят большего… они всегда хотят большего, а у меня характер такой, что я всегда держусь границ приличий и подавляю в себе гордыню, а ведь я могла быть гордой, могла быть самой гордой девушкой у себя в стране — у меня есть все права быть тем, кем хочу, и это действует на нервы, потому что я чувствую, что могла бы стать королевой. И хуже всего, что если я решу стать королевой, то я ею и стану, именно это и получу. Я даже не знаю, так ли оно на самом деле, я не знаю, может, никто меня и слушать не будет, может, мне будут смеяться в лицо или по меньшей мере у меня за спиной… хотя я то, что я есть, а они — это они, и у них своя судьба. Может быть, они уже смеются надо мной, но если они станут это делать более открыто и не притворяясь, с презрением, то я, наверно, не вынесу, а хуже всех — мой отец, он всегда был хуже всех, а теперь он вообще со мной не встречается, он даже не пытается проявить заботу… никогда не проявлял… а я должна помалкивать и принимать избранное для меня будущее. Никто не знает, какую жизнь я веду. Никого из вас не заботит, как я живу… а этот человек, вульгарный тип… за которого я должна… иностранец… это ужасно… и единственное мое утешение в том, что я всегда знала, даже если он взойдет на трон, я все равно буду считать его полным ничтожеством.
* * *
Она выпила четвертую рюмку портвейна (а кто знает, сколько она выпила до прибытия мисс Темпл?), поморщилась и сразу же снова потянулась за графином. Мисс Темпл подумала о собственном отце — грубом, вспыльчивом и лишь изредка проявляющем доброту. Она могла понять отца, только представляя его себе некой стихийной силой вроде туч или океана, силой, которая перемежает солнечные дни со штормами, не испытывая при этом никаких эмоций. Она знала, что он болен, что, когда она вернется (если только она вернется на свой родной остров), его, скорее всего, уже не будет в живых. Если она погружалась в эти мысли, то неизменно чувствовала укол совести, потому что не знала, тоскует она по отцу или по тропическому солнцу. Мисс Темпл считала, что перемены неизменно вызывают грусть. Испытывала ли она какую-то особую печаль из-за отсутствия отца, из-за разделявшего их расстояния? Была ли какая-то грусть в том, что она не знала этого наверняка? Они не помнила матери — молодая женщина (моложе, чем мисс Темпл сейчас) умерла во время родов. В мире столько никчемных людей, разве можно сказать, что отсутствие еще одного — это утрата? Такова была обычная желчная реакция мисс Темпл, если ей выражали сочувствие в связи с потерей матери, и если где-то в глубине ее сердца и имелась маленькая царапинка, то она считала, что не стоит расковыривать ее из вежливости к незнакомым людям. И тем не менее по какой-то причине (которую она не могла или не хотела назвать) она вдруг почувствовала, что лепет женщины в маске вызывает у нее сочувствие.
— Вот вы собирались поговорить с ним, — сочувственным голосом сказала она, — но что, по-вашему, может вам посоветовать граф д'Орканц?
Женщина горько рассмеялась.
— Тогда почему вы не уходите?
— А куда мне идти?
— Ну, я уверена, что есть много мест…
— Я не могу уйти! На мне лежат обязательства!
— Откажитесь от ваших обязательств. А если не можете, то используйте их к своей выгоде… Вы говорите, что могли бы стать королевой?
— Но никто меня не станет слушать…
Раздражение мисс Темпл росло.
— Если вы и в самом деле хотите…
Женщина схватила свою рюмку.
— Вы все говорите одно и то же, с вашей житейской мудростью… Но она служит лишь тому, чтобы оправдать ваше место за моим столом! «Будьте свободной!» Все это корыстная чушь!
— Если вас загоняют в угол, — терпеливо ответила мисс Темпл, — то как же вам удалось попасть сюда, да еще в маске?
— А это единственное место, где мне позволено бывать! — Женщина чуть не плюнула. — Кучер должен привезти меня сюда и отвезти обратно и нигде не останавливаться по пути!
— Это какая-то нелепица, — сказала мисс Темпл. — Если вам надо быть в другом месте, вы сами можете туда отправиться.
— Как?
— Пешком. Я уверена, в «Сент-Ройяле» много выходов.
— А что потом? Куда?
— Да куда угодно. Деньги, я думаю, у вас есть, а город так велик. Нужно только…
Женщина нахмурилась.
— Вы даже не представляете… Вы не можете…
— Ошибаетесь. Я как раз могу представить, что передо мной сидит капризный ребенок! — сказала мисс Темпл.
Женщина посмотрела на нее так, словно ее ударили; портвейн притупил ее реакцию, и на ее лице начала проступать ярость, но не проявилась. Мисс Темпл поднялась и указала на красную драпировку в левой стене.
— Вы знаете, что это такое?
Женщина отрицательно покачала головой. Раздраженно фыркнув, мисс Темпл подошла к занавеске и отдернула ее; остроумный план мисс Темпл был тут же разрушен открывшейся стеной. Но прежде чем женщина успела заговорить, мисс Темпл обратила внимание на отверстия в крашеной деревянной поверхности (это явно было крашеное дерево, а не штукатурка) — в них можно было вставить пальцы, а аккуратно вделанные в стену петли подсказали ей, как открывается это устройство. Она вставила в отверстия свои маленькие пальчики и отвела деревянную ставню, за которой обнаружилось затененное окно — обратная сторона вставленного в золотую раму голландского зеркала, через которое им открывался вид в холл «Сент-Ройяла» и дальше — на улицу.
— Ну, вы видите? — сказала она.
Они видели людей, которые были всего в метре от них, но сами оставались невидимыми за зеркальной плоскостью стекла. Пока они смотрели, какая-то молодая женщина подошла почти вплотную к зеркалу и начала нервно подергивать себя за локон. Мисс Темпл испытала неприятное чувство, будто прежде она видела что-то похожее.
— Но что это значит? — шепотом спросила блондинка.
— Только то, что мир не определяется одними вашими бедами.
— Но это все равно что смотреть в аквариум!
Женщина прижала руку к дрожащим губам, глаза ее отыскали графин. Мисс Темпл подошла к столу и отодвинула поднос подальше. Женщина посмотрела на нее умоляющим взором:
— Боже мой, в моем доме зеркала повсюду!
* * *
Дверь за ними открылась, и обе они, повернувшись, увидели официанта Пауля, который привел в их отдельный кабинет еще одну женщину. Она была высокой шатенкой с хорошеньким лицом, обезображенным следами красноватых шрамов вокруг глаз. На ней было бежевое платье, на шее — тройная нитка жемчуга под самым горлом. В руке женщина держала маленькую сумочку. Увидев их, она улыбнулась, сунула монетку Паулю и, кивком отпустив его из кабинета, весело сказала:
— Так вы здесь! Я и не думала, что вы обе сможете прийти — такая неожиданная радость, и у вас к тому же было время познакомиться, верно?