Когда у тебя на руках несомненное доказательство, добытое нелегким путем, — доказательство того, что Сатана существует, — твоя вера в Бога волей-неволей крепнет. Возможно, Он больше в тебя не верит, возможно, даже нервничает, если ты ступаешь на Его порог или смеешь просить Его божественного внимания, так что лучше тебе соблюдать почтительную дистанцию…
Но бывают обстоятельства, когда необходимо любой ценой расставить все по местам.
В семь, ну вылитая Гарбо, она вышла из башни. Швейцар сказал, что кругом полно такси, но Розмари родилась в Небраске, ночь выдалась погожая, и времени было достаточно. Поэтому она решила идти пешком.
Тем же маршрутом она шла с Энди днем — только теперь тротуары были чисты, там и сям высились снежные горы с отдельными проблесками погребенного хрома.
Санта-Клаусы с фальшивыми бородами звонили колокольчиками и вместе с «Шанелью №5» и сандвичами из «Стэйдж-дели» шли прямиком в список «доброго старого» — для «Свежего взгляда», выпуск четвертый или пятый, а может, и для еженедельной программы.
Розмари миновала проход на Рокфеллер-плаза, лишь покосившись на конус с яркими ночными огнями (не так уж плохо), — и пошла дальше, на Пятую авеню, где снежные горы были объявлены вне закона и поток транспорта, хоть и негустой, направлен в другое русло. По ту сторону авеню во всем своем готическом великолепии возвышался собор святого Патрика, каждая деталь его трех фронтонных арок и двух шпилей-близнецов была усыпана белым инеем и залита ярким светом прожекторов — ничего красивее представить невозможно.
Еще один большой плюс Нью-Йорка 1999 года — ночная подсветка архитектурных памятников.
Розмари пришла к собору за час с лишним до начала службы. Очередь за синими полицейскими барьерами змеилась до Пятнадцатой улицы, но все же была недостаточно длинна, чтобы заполнить все церковные скамейки. Очевидно, снежные заносы удержали дома многих жителей Лонг-Айленда, Уэстчестера и всех пригородов.
Розмари с самого начала смущало то, что для нее закажут место какого-нибудь истинного верующего, поэтому она, перейдя улицу и разглядев кое-кого в очереди — мотоциклистов в коже со стальными фестонами, девушку с фиолетовыми волосами (прости Господи), — решила войти вместе с обычными посетителями. Наряд Гарбо не бросится в глаза, особенно в Его глаза.
Пока Розмари медленно продвигалась через портал и фойе, снег не повалил снова и молния не поразила ее в тот момент, когда она, преклонив колени, перекрестилась. На самой последней скамье места было достаточно; проскользнув туда, Розмари села, глубоко вздохнула, развязала поясок пальто и расстегнула пуговицы. Откинулась на скрипучую деревянную спинку, вбирая в себя каскады органных звуков, поддаваясь чарам красоты и простора под расписными сводами, любуясь рядами устремленных ввысь каменных колонн и арок (каждая колонна увешана венками из алых лент, в каждой внешней арке — стеклянные витражи, мерцающие отсветами городских огней). В боковых альковах, где укрыты алтари, светились ряды зажженных свечей; главный престол и бело-золотой алтарь далеко впереди застыли, безлюдные, залитые светом прожекторов.
Слышен кашель — кто-то прочищает горло. Возле церковной скамьи ждет женщина — полная блондинка в розовой шляпке и костюме, со значками «Я люблю Энди» и «Я люблю Розмари» бок о бок на плече. Розмари улыбнулась ей и подвинулась на скамье вправо, к мужчине. Блондинка поколебалась, улыбнулась, втиснулась на заскрипевшую скамью.
— Они тут все скрипят, — прошептала она.
— Я знаю, — прошептала Розмари.
— Счастливого Рождества, — прошептала женщина.
— Счастливого Рождества, — прошептала Розмари.
Они устремили взоры на алтарь.
Женщина поерзала. Сложила пальто на коленях, снова поерзала. Порылась в сумочке. Поерзала. Бедняжка пришла на молитву и оказалась рядом с чучелом в лыжных очках. Она слишком стеснительна или вежлива, чтобы встать и поискать другое свободное сиденье, тем более что неизвестно, есть ли оно.
Розмари наклонилась к ней, постучала по дужке очков.
— Глазная хирургия, — прошептала она.
— А! — шепнула ей женщина и закивала:
— Понимаю, понимаю, а то я удивилась. А что у вас было, милочка? Я ведь медсестра, в Святой Кларе работаю.
— Сетчатка отошла, — прошептала Розмари.
— А! — кивая, шепнула медсестра. И похлопала Розмари по руке.
Они обменялись улыбками и обратились лицами к алтарю.
Лгать в церкви! Медсестре-ирландке! Неплохое начало.
Розмари выпрямила спину.
Орган пел, низвергал на прихожан потоки звуков. Молились уже почти все — и старик справа от Розмари, и медсестра слева, — она согнула широкую спину и шевелила губами. Сколько голосов возносится ввысь!
Розмари тоже преклонила колени — опустилась на подушечку из красной кожи, положила ладони на край стоящей впереди дубовой скамьи, опустила голову.
Тайком сунула очки в карман, снова взялась за скамью, закрыла глаза, расслабленно выдохнула. Она и забыла, до чего удобна эта поза. Снова вздохнула…
— Отче небесный, прости меня, ибо я согрешила. Да ты и сам знаешь. Я пришла сюда ради Энди и из-за того, что сейчас происходит. Спасибо, что пустил меня сюда. Понимаю, я слишком много возомнила о себе — наверное, потому, что кругом так много говорят о моем чудесном пробуждении и стремительном выздоровлении, — но в последние дни мне начинает казаться, что это ты приложил руку к гибели Стэна Шэнда, чтобы я могла проснуться и сделать то, чего ты от меня ждешь. Беда в том, что я не совсем понимаю, чего ты от меня хочешь, и боюсь, это связано с неприятностями для Энди, возможно, серьезными.
Скамья, на которую опиралась Розмари, задрожала и заскрипела. Не поднимая головы, она дождалась, пока сидящие впереди люди успокоятся.
— Правда, я стараюсь разобраться. Если сегодня ночью я обнаружу то, чего боюсь, — если Энди устроит Черную Мессу, — пожалуйста, помоги мне сделать следующий шаг. Мне было бы достаточно какого-нибудь знамения. Если уж на то пошло, оно мне просто необходимо. Взамен я осмеливаюсь просить только об одном — не забывай, что Энди наполовину человек, надеюсь, даже больше чем наполовину, — и если дело примет для него дурной оборот, молю, прояви к нему хотя бы половину твоего обычного милосердия. Пусть…
И тут, точно стальной диск, брошенный под своды собора, взлетел крик, эхом отскочил от трансептов, удвоенный, промчался в неф. И сразу вслед за ним второй крик — гремя, звеня, дробясь на эхо. На всех скамьях крестообразной церкви (неф, апсида, трансепты) — запрокинуты головы, очи горе, закушены губы, четки прижаты к губам, руки второпях творят в воздухе крестные знамения.
Медичка бросила между собою и Розмари пальто и сумочку, схватилась за стоящую впереди скамью, поднялась, выбралась в проход и побежала. Через несколько скамеек впереди бочком пробирался мужчина.
— Пропустите, я врач…