Тут-то Ковиньяк взялся за мушкет, прицелился и выстрелил.

— Благодарю, — сказал Каноль, простирая к нему руки. — По крайней мере, я умираю смертью солдата!

Пуля пробила ему грудь.

Палач приподнял тело, оставшееся на позорной веревке; но это был только труп.

Выстрел Ковиньяка раздался как сигнал, в ту же минуту раздалась еще тысяча мушкетных выстрелов. Чей-то голос закричал:

— Постойте! Постойте! Отрежьте веревку!

Но его нельзя было услышать в реве толпы; притом же пуля перерезала веревку, пытавшийся сопротивляться конвой был опрокинут чернью; виселица была вырвана из земли, ниспровергнута, разбита, разрушена; палачи бежали, толпа налетела как туча, схватила труп, разорвала его и потащила куски по городу.

Толпа, неразумная в своей ненависти, думала ужесточить мучения дворянина, но, напротив, спасла его от гнусной казни, которой он так боялся.

Во время этого столпотворения Барраба пробрался к герцогу и, хотя сам видел, что опоздал, однако вручил ему письмо.

Герцог, оказавшись среди ружейных выстрелов, ограничился тем, что отошел немного в сторону: в своей храбрости он был так же холоден и спокоен, как во всем, что делал.

Он распечатал и прочел письмо.

— Жаль, — сказал он, повертываясь к своим офицерам, — предложение этой Нанон было бы лучше, но что сделано, то сделано.

Потом, подумав с минуту, прибавил:

— Кстати… она ждет нашего ответа за рекой; попробуем устроить и это дельце.

И, не заботясь более о посланном, он пришпорил лошадь и отправился вместе со своей свитой ко дворцу принцессы.

В ту же минуту гроза, с некоторого времени нависшая над Бордо, разразилась и сильный дождь с громом пал на эспланаду, чтобы смыть с нее кровь невинного.

V

Пока в Бордо происходили описанные выше события, пока чернь волочила по улицам останки несчастного Каноля, пока герцог де Ларошфуко льстил гордости принцессы, уверяя ее, что она обладает властью сделать столько же зла, сколько и королева, пока Ковиньяк с Барраба скакали к городским воротам, понимая, что миссия их закончилась, — пока все это происходило, карета, запряженная четверкой лошадей, выбившихся из сил и покрытых пеной, остановилась на берегу Жиронды, напротив Бордо, между селениями Белькруа и Бастид.

Только что пробило одиннадцать часов.

Слуга, скакавший за каретой на лошади, соскочил с нее тотчас, как только увидел, что карета остановилась, и отворил дверцу.

Из кареты поспешно вышла дама, посмотрела на небо, освещенное кровавым отблеском, и прислушалась к отдаленным крикам и шуму.

— Ты уверена, что нас никто не преследовал? — спросила она у своей горничной, которая вышла из кареты вслед за нею.

— Совершенно уверена, сударыня, — отвечала горничная, — оба верховых, остававшиеся позади по вашему приказанию, уже приехали; они никого не видели, ничего не слышали.

— А ты, ты ничего не слышишь с этой стороны, от города?

— Кажется, слышу вдалеке крики.

— А ничего не видишь?

— Вижу какое-то зарево, похожее на пожар.

— Это факелы.

— Точно так, сударыня, они мелькают, передвигаются, точно блуждающие огоньки. Изволите слышать, сударыня? Крики усиливаются, почти можно расслышать их.

— Боже мой, — вскричала молодая женщина, падая на колени прямо в дорожную грязь. — Боже мой! Боже мой!

То была единственная ее молитва. Одно это слово было у нее на уме, уста ее могли произносить только одно это слово: имя того, кто мог совершить чудо, мог спасти ее.

Горничная не ошиблась: факелы мелькали, крики, казалось, приближались. Послышался ружейный выстрел, за ним тотчас началась стрельба, потом страшный шум, потом факелы погасли, крики как бы отдалились. Пошел дождь, разразилась гроза, но молодая женщина не обращала на это внимания. Она боялась не грозы…

Она не могла отвести глаз от того места, где раньше видела столько факелов, где слышала такой шум. Теперь она ничего не видела, ничего не слышала и при свете молний ей казалось, что все там опустело.

— О, — вскричала она, — у меня нет сил ждать долее! В Бордо! Везите меня в Бордо!

Вдруг послышался конский топот. Он быстро приближался.

— Наконец-то они едут! — вскричала она. — Вот они! Прощай, Франсинетта, уйди, я одна должна встретить их. Посади ее к себе на лошадь, Ломбар, и оставь в карете все, что я привезла с собой.

— Но что хотите вы делать, сударыня? — спросила испуганная горничная.

— Прощай, Франсинетта, прощай!

— Но куда вы изволите идти, сударыня? Почему мы должны проститься?

— Я иду в Бордо.

— Во имя Неба, не ходите туда, сударыня! Они убьют вас!

— Для того-то я и иду туда.

— О, сударыня!.. Ломбар, скорее сюда! Помогите мне, Ломбар, остановить ее!

— Тише. Уйди, Франсинетта. Я не забыла тебя в завещании, успокойся. Прошу тебя, уйди, я не хочу, чтобы с тобой случилось несчастье. Ступай! Они уже близко… Смотри, вот они!

Действительно, показался всадник, за которым на некотором расстоянии скакал другой. Лошади тяжело дышали.

— Сестра! Сестра! — закричал тот, кто приблизился первым. — А, я приехал вовремя!

— Ковиньяк! — сказала Нанон. — Что? Условились ли вы? Ждут ли меня? Едем ли мы?

Но Ковиньяк вместо ответа соскочил с лошади. Он схватил в объятия Нанон, которая не противилась, неподвижная, как могут быть неподвижны призраки или сумасшедшие. Ковиньяк положил ее в карету, посадил к ней Франсинетту и Ломбара, запер дверцу и вскочил на лошадь.

Бедная Нанон пришла в этот момент в себя, но напрасно старалась освободиться.

— Не выпускайте ее, — кричал тем временем Ковиньяк, — ни за что в мире не выпускайте ее! Барраба, стереги другую дверцу, а тебе, кучер, если ты хоть секунду поедешь не галопом, я размозжу голову!

Он раздавал приказания так быстро, что ему не сразу повиновались. Карета не спешила двигаться, лакеи тряслись от страха, лошади дрожали и не шли.

— Да поторопитесь же, тысяча чертей! — заревел Ковиньяк. — Вот они уже скачут! Скачут!

Действительно, вдали послышался конский топот, который приближался, как отдаленный гром, быстро и грозно.

Страх заразителен. Кучер по голосу Ковиньяка понял, что грозит какая-то страшная опасность, схватил вожжи и спросил:

— Куда ехать?

— В Бордо, в Бордо! — кричала Нанон из карсты.