— И мы уже начали.
— В самом деле?
— Да. Вы слишком скромны, мой молодой друг, — возразил д’Эпернон. — Когда вам нужна будет протекция, надобно обратиться ко мне. Теперь, когда вам не нужно ходить окольной дорогой, когда вам уже не нужно скрываться, когда я знаю, что вы брат Нанон…
— Теперь, монсеньер, — вскричал Ковиньяк, — я всегда буду обращаться прямо к вам!
— Вы обещаете?
— Даю слово.
— Прекрасно сделаете. Между тем сестра объяснит вам, о чем мы теперь хлопочем: она должна отдать вам письмо от меня. Может быть, все счастье ваше зависит от поручения, которое я даю вам по ее просьбе. Попросите совета у сестры вашей, молодой человек, попросите у нее совета: она умна, осторожна и чрезвычайно добра. Любите сестру вашу, барон, и будьте уверены, что я всегда буду к вам милостив.
— Монсеньер, — воскликнул Ковиньяк с непритворной радостью, — сестра моя знает, как я люблю ее, как я желаю видеть ее счастливой, славной и особенно… богатой!
— Ваш пыл нравится мне, — сказал герцог, — так останьтесь с Нанон, а я пойду и займусь одним мерзавцем. Но, кстати, барон, — прибавил герцог, — может статься, вы можете дать мне какие-нибудь сведения об этом бандите?
— Охотно, — отвечал Ковиньяк. — Только надобно знать, о каком бандите вы говорите. В наше время их развелось очень много и все они разные.
— Вы совершенно правы, этот чрезвычайно дерзок, подобного я еще не видывал.
— В самом деле?
— Представьте, этот мерзавец взамен письма, которое писала вам вчера сестра и которое он заполучил после гнусного убийства, выманил у меня чистый бланк с моей подписью.
— Бланк, в самом деле?
Потом Ковиньяк прибавил с наивным видом:
— Но зачем же вам было нужно это письмо, посланное сестрою к брату?
— Вы забываете, что я не знал об этом родстве.
— Ах, правда.
— И притом имел глупость, надеюсь, вы простите меня, Нанон, — прибавил герцог, подавая ей руку, — имел глупость ревновать вас.
— Вы ревновали? В самом деле?.. Ах, монсеньер! Как вам не стыдно!
— Так я хотел спросить у вас, не знаете ли вы, кто был этот доносчик?
— Нет, право, не знаю… Но монсеньер понимает, что подобные дела не остаются безнаказанными и вы со временем узнаете преступника.
— Да, разумеется, — отвечал герцог, — и я принял меры для этого, но мне было бы гораздо приятнее узнать теперь.
— Так вы приняли меры? — спросил Ковиньяк, слушая в оба уха. — Вы приняли меры, монсеньер?
— Да, да, — продолжал герцог, — и мерзавец будет очень счастлив, если его не повесят за тот бланк.
— Ого! — сказал Ковиньяк. — А каким образом отличите вы этот бланк от прочих, которые вы даете, монсеньер?
— На нем сделана пометка.
— Какая?
— Для всех она невидима, но я узнаю бланк химическим способом.
— Чудесно! — сказал Ковиньяк. — Вы, монсеньер, поступили чрезвычайно остроумно в этом случае, но смотрите, остерегитесь, этот мерзавец, может быть, догадается.
— О, этого нельзя опасаться, кто скажет ему об этой пометке?
— И то правда, — отвечал Ковиньяк, — Нанон не скажет, я — тоже.
— И я тоже, — прибавил герцог.
— И вы не скажете. Вы совершенно правы, монсеньер: когда-нибудь вы узнаете имя этого человека, и тогда…
— И тогда мы будем квиты, потому что, когда он попытается что-либо получить при помощи этого бланка, я прикажу повесить его.
— Amen! — вскричал Ковиньяк.
— А теперь, — продолжал герцог, — если вы не можете дать мне сведений о нем…
— Нет, право, не могу, монсеньер.
— Так я оставлю вас с сестрою. Нанон, — продолжал герцог, — растолкуйте ему мое поручение хорошенько, особенно постарайтесь, чтобы он не терял времени.
— Будьте спокойны, монсеньер.
— Тогда прощайте!
Герцог дружески кивнул Ковиньяку и вместе с Нанон, которая провожала его до передней, спустился с лестницы, нежно попрощался с ней, обещая вернуться в тот же день.
«Черт возьми! — сказал себе Ковиньяк. — Достойный герцог хорошо сделал, что предупредил меня… Право, он не так глуп, как кажется с виду! Но что буду я делать с его бланком? Попробую продать его как вексель…»
Нанон возвратилась и заперла дверь.
— Теперь, сударь, — сказала она брату, — потолкуем об исполнении приказаний герцога д’Эпернона.
— Да, милая сестричка, — отвечал Ковиньяк, — потолкуем, ведь я только для этого и пришел сюда; но, чтобы удобнее разговаривать, надобно сесть. Сделайте одолжение, сядьте, прошу вас.
Ковиньяк пододвинул стул и показал Нанон, что стул готов и для нее.
Нанон села и нахмурила брови, что не предвещало ничего хорошего.
— Во-первых, — начала она, — почему вы не там, где вам следует быть?
— Ах, милая сестричка, вот это совсем не любезно с вашей стороны; если б я был там, где мне следует быть, то не был бы здесь, и, следовательно, вы не имели бы удовольствия видеть меня.
— Ведь вы хотели вступить в орден?
— Нет, не хотел; скажите лучше, что люди, принимающие участие во мне, и более всего вы, желали этого; но я лично никогда не чувствовал особенного влечения к церкви.
— Однако ж вы получили религиозное воспитание.
— Да, сестра, и я свято им воспользовался.
— Не шутите так бессовестно над святыней!
— Я и не думаю шутить, прелестная сестричка. Я только рассказываю. Слушайте, вы отправили меня в Ангулем, в монастырь Меньших братьев, чтоб я учился.
— И что же?
— Ну я и выучился. Я знаю по-гречески, как Гомер, по-латыни — как Цицерон, а теологию — как Ян Гус. Когда мне нечему было больше учиться у этих достойных отцов, я оставил их и перешел, все по вашему же предложению, к кармелитам в Руан, чтобы принять духовное звание.
— Вы забываете, что я обещала вам ежегодную пенсию в сто пистолей и сдержала данное слово. Сто пистолей для кармелита, кажется, вполне достаточно.
— Совершенно согласен с вами, милая сестра, но под предлогом, что я еще не кармелит, монахи постоянно получали пенсию вместо меня.
— Если это и правда, то ведь вы поклялись церкви жить всегда в бедности?
— И поверьте мне, что я в точности исполнил клятву: трудно было найти человека беднее меня.
— Но вы ушли от кармелитов?
— О да! Как Адам из земного рая. Наука сгубила меня, я был слишком учен, милая моя сестрица.
— Что это значит?