— Так вы поедете со мной?
— Нет!
— Но почему же, если дело обстоит так, как вы сказали?
— Потому что вы перестанете уважать меня.
— Так только это останавливает вас?
— Только это, клянусь вам.
— О, тогда не бойтесь!
— Вы сами не верите тому, что теперь говорите, — сказал Каноль, грозя пальцем и улыбаясь. — Перебежчик — предатель. Первое из этих двух слов несколько поучтивее, но оба означают одно и то же.
— Да, вы правы, — отвечала госпожа де Канб, — и я не хочу настаивать на своей просьбе. Если б вы не были посланы королем, я постаралась бы привлечь вас на сторону принцев, но вы доверенное лицо ее величества королевы-регентши и первого министра, отличены благосклонностью герцога д’Эпернона, который, несмотря на мои прежние подозрения, особенно покровительствует вам…
Каноль покраснел.
— Не бойтесь, я не проговорюсь. Но выслушайте меня, барон: мы расстанемся не навсегда, поверьте мне, когда-нибудь мы увидимся, у меня есть такое предчувствие.
— Где же? — спросил Каноль.
— Я и сама не знаю, но мы, безусловно, увидимся.
Каноль печально покачал головой.
— На это я не надеюсь, — сказал он, — война разделяет нас, это слишком большое препятствие, когда нет любви.
— А нынешний день? — спросила виконтесса очаровательным голосом. — Он ничего не значит для вас?
— Только сегодня, первый раз в моей жизни, я уверен, что жил.
— Вот видите, вы неблагодарны.
— Позвольте мне прожить еще один такой же день.
— Нельзя, я должна ехать сегодня вечером.
— Я не прошу этого дня завтра или даже послезавтра, я прошу его у вас когда-нибудь в будущем. Назначьте какой вам угодно срок, выберите какое вам угодно место, но позвольте мне жить с уверенностью; я буду слишком несчастлив, если буду жить только с одной надеждой.
— Куда вы теперь поедете?
— В Париж, надо отдать отчет…
— А потом?
— Может быть, в Бастилию.
— Но если вы не попадете туда?
— Вернусь в Либурн, где стоит мой полк.
— А я поеду в Бордо, где должна быть принцесса. Не знаете ли вы какого-нибудь очень уединенного селения на дороге в Бордо или в Либурн?
— Знаю, оно мне почти так же дорого, как Шантийи.
— Верно, Жольне? — сказала она с улыбкой.
— Жольне, — повторил Каноль.
— До Жольне ехать четыре дня. Сегодня у нас вторник, я пробуду там все воскресенье.
— О, благодарю! Благодарю! — сказал Каноль, целуя ее руку, которую виконтесса не имела сил отнять.
Через минуту она сказала:
— Теперь нам остается доиграть нашу маленькую комедию.
— Да, правда, ту комедию, которая должна покрыть меня позором в глазах целой Франции. Но не смею ничего сказать против этого: я сам выбрал если не роль, которую играл в комедии, то, по крайней мере, развязку.
Виконтесса потупила глаза.
— Извольте, скажите, что остается делать, — продолжал Каноль хладнокровно, — я жду ваших приказаний и готов на все.
Клер была в таком волнении, что Каноль мог видеть, как вздымается бархат платья на ее груди.
— Вы приносите мне неизмеримую жертву, я это знаю, но, верьте мне, я вечно буду вам за нее благодарна. Да, вы попадете из-за меня в немилость двора, вас будут из-за меня судить, и очень строго. Сударь, прошу вас, пренебрегите всем этим, если вам приятно думать, что вы доставили мне счастье!
— Постараюсь, виконтесса.
— Поверьте мне, барон, продолжала госпожа де Канб, — видя, как мучит вас эта холодная печаль, я терзаюсь угрызениями совести. Другие, может быть, вознаградили бы вас больше, чем я; но, сударь, награда, даваемая с такой легкостью, не смогла бы достойно оплатить вашу жертву.
При этих словах Клер стыдливо и со вздохом опустила глаза.
— Это все, что вы хотели сказать мне? — спросил Каноль.
— Вот, — отвечала виконтесса, снимая портрет с груди и протягивая его Канолю, — вот мой портрет. Когда с вами приключится новая неприятность по этому несчастному делу, взгляните на этот портрет и подумайте, что вы страдаете за ту, которую он изображает, что за каждое ваше страдание вам платят сожалениями.
— Только?
— Еще уважением.
— Только?
— Симпатией.
— Ах, виконтесса, еще одно слово! — вскричал Каноль. — Что стоит вам совершенно осчастливить меня?
Клер бросилась к молодому человеку, подала ему руку и хотела сказать: «Любовью!».
Но в этот момент двери растворились и в сопровождении Помпея появился подставной капитан телохранителей.
— В Жольне я докончу, — сказала виконтесса.
— Фразу или мысль?
— И то и другое: первая вполне выражает вторую.
— Мадам, — сказал подставной капитан, — лошади вашего высочества готовы.
— Удивляйтесь же! — сказала Клер Канолю потихоньку.
Барон улыбнулся с состраданием к самому себе.
— Куда же едет ваше высочество? — спросил он.
— Я уезжаю.
— Но ваше высочество изволили забыть, что мне приказано не оставлять вас ни на минуту?
— Сударь, ваша миссия закончена.
— Что это значит?
— Это значит, что я не ее высочество принцесса Конде, а всего лишь виконтесса де Канб, ее первая придворная дама. Принцесса уехала вчера вечером, и я теперь отправляюсь к ней.
Каноль оставался неподвижен, ему, очевидно, не хотелось продолжать играть эту комедию при публике, состоявшей из лакеев.
Виконтесса де Канб, желая придать ему бодрости, обратила на него самый нежный взгляд. Он внушил барону немного отваги.
— Так вы обманули короля! — вскричал он. — Где же его высочество герцог Энгиенский?
— Я приказала маленькому Пьерро вернуться к его цветочным грядкам, — раздался суровый голос дамы, показавшейся в дверях.
Это говорила вдовствующая принцесса; она стояла на пороге, поддерживаемая двумя компаньонками.
— Возвращайтесь в Париж, в Мант, в Сен-Жермен, одним словом, ко двору, потому что обязанности ваши здесь кончились. Скажите королю, что те, кого преследуют, обыкновенно прибегают к хитрости, которая побеждает силу. Однако вы можете остаться в Шантийи, если хотите, и присматривать за мной, но я не уехала и не уеду из замка, потому что не имею намерения бежать. Прощайте, господин барон!
Каноль покраснел от стыда, едва имел силы поклониться и, взглянув на Клер, прошептал: