Ореста, по Эсхилу, преследовала тень его отца, требуя отомстить за него; Нин, по Геродоту, вышел из могилы, чтобы обвинить в своей смерти Семирамиду; Библия повествует о том, что по призыву Самуила призрак прорицательницы из Аэндора явился Саулу; Плутарх утверждает, что в Сардах перед Брутом предстал призрак Цезаря и предупредил Брута, что вновь явится ему при Филиппах; тень отца Гамлета — это народное предание, освященное божественным Шекспиром; говорят также, что в ночь накануне битвы при Босворте Ричард Третий увидел часть своих жертв, окровавленные тени которых возвратились к нему, чтобы проклясть его и предречь ему смерть; наконец, люди, достойные доверия, такие, как соседка и рудокоп, утверждают, что видели даму в сером… Так что, если я принял достойное похвалы решение, то это благодаря моему огромному мужеству, а не по моему неверию в призраки.

Мэри посмотрела на меня с восхищением.

— Просто удивительно, как вы говорите обо всем этом, господин Бемрод!.. Вы говорите так хорошо, что у меня теперь нет страха, как у вас!.. Так что попробуйте, какой из этих ключей подойдет, господин Бемрод. Ах, мне любопытно узнать, что же там в комнате этой колдуньи, дамы в сером! Держите-ка этот ключ, мне кажется, он подойдет к замку.

И с этими словами служанка протянула мне ключ. Я взял его.

— Ну-ка, — произнесла она, — попробуйте поскорее открыть им дверь!

Я подошел к замку.

Но, должен сказать, дорогой мой Петрус, сколь бы ни было велико мое мужество, оно не смогло до конца совладать с моим волнением.

Тщетно мой надменный разум пытался приказывать моему телу, тщетно душа пыталась править плотью — плоть дрожала.

Мэри заметила эту неподвластную мне взбудораженность.

— Ах, это странно, — произнесла она, — почему вы так дрожите?

— Наверное, моя дорогая Мэри, — отвечал я ей, — у меня начался новый приступ лихорадки.

— И правда, что-то совсем необычное… не говоря уже о том, что у вас по лбу струится пот… Вытрите его, господин Бемрод, и дайте-ка мне этот ключ… я сама попробую.

И поскольку дрожь моя не унималась, а зубы начали стучать, служанка добавила:

— О, конечно же, это лихорадка! Почему бы вам не лечь в постель, господин Бемрод?! Я постараюсь сама открыть дверь, а потом зайду сказать вам, что там, в комнате.

Это предложение встряхнуло меня: мне было стыдно услышать его от женщины.

— Да, у меня лихорадка, — сказал я ей. — Меня знобит, это верно; верно и то, что я дрожу; у меня и в самом деле стучат зубы… Только что же именно во мне так разладилось? Это тело мое сотрясается болезнью, но моя бессмертная душа парит над всеми этими невзгодами… Моя душа даст мне силы остаться здесь… Попробуйте, Мэри, воспользоваться вашими ключами, попробуйте и, если один из них подойдет к двери, откройте ее… Как ни сильна моя горячка, я буду сильнее ее!

Мэри посмотрела на меня удивленно — она не могла понять этого возвышенного тона моих слов.

Однако, поскольку приказ, мною ей отданный, был совершенно ясен, поскольку тут она не могла ошибаться, служанка сначала попробовала вставить ключ, на который я ей указал, затем все остальные, но ни один из них не мог даже повернуться в замке.

— Ах, — воскликнула Мэри, когда последняя попытка потерпела неудачу, — какая беда! Мне так хотелось увидеть, что там, в этой проклятой комнате!

Вот при этих-то словах, дорогой мой Петрус, я и заметил различие в выразительности и значении фразы, обусловленное тем или иным местом ударения в слове.

На месте Мэри я бы произнес: «в этой проклятой комнате!», фраза выразила бы ужас, а сама она оказалась бы на высоте положения!

Но поскольку служанка, вне всякого сомнения, вовсе не была натурой настолько утонченной, чтобы все чувствовать со мною одинаково, она произнесла: «в этой проклятой комнате!», и фраза утратила всякий драматизм, превратившись чуть ли не в шутовскую.

Я размышлял об этом и, размышляя, чувствовал, как утихает моя лихорадка, а в это время Мэри с досадой огляделась и внезапно воскликнула:

— Но ведь у вас, господин Бемрод, есть кое-что получше ключа — молоток, скарпель и лом… И уж если вы смогли продырявить стену, то дверь-то взломать сумеете!

— Да, да, — отозвался я, — да, это верно… У меня действительно есть молоток, скарпель и лом…

— Постойте-ка… наверное, вы не знаете, как взломать дверь?

— Нет… да… но…

— Нет ничего проще: вы просовываете конец лома между стеной и замком, затем нажимаете на другой его конец и…

— Значит, нажимаю?..

— Да… возьмите-ка лом, господин Бемрод!

— Хорошо… понимаю.

Я поднял лом, но, наверное вследствие моей горячки, он показался мне таким тяжелым, что это невозможно передать, дорогой мой Петрус.

Затем я попытался просунуть его в указанное место, и мне это даже удалось, но затраченное усилие, наверное, исчерпало мои физические возможности, ибо я не смог сдвинуть дверь.

По правде говоря, я работал не в полную силу. Выполняя столь давно задуманное дело, я, мне казалось, совершал некое святотатство.

Мэри заметила недостаточность моих усилий.

— Ах, господин Бемрод, я была права, когда говорила вам, что вы нездоровы; вы и вправду слабее ребенка… постойте, постойте-ка!

И, схватив лом, она, следуя собственному совету, надавила на его конец, да так сильно, так решительно, что дверь при первом нажиме затрещала, после второго — поддалась, а после третьего — распахнулась.

Два крика одновременно вырвались из нашей груди, так что я, дорогой мой Петрус, не смог бы сказать, то ли это Мэри испустила крик ужаса, а я — крик радости, то ли наоборот: Мэри испустила крик радости, а я— крик ужаса.

Так или иначе, странное зрелище предстало перед нами за внезапно открывшейся дверью! Мэри застыла, наклонившись вперед, готовая вот-вот упасть ничком, а я застыл, откинувшись назад, словно падая навзничь!

X. ЧТО МЫ УВИДЕЛИ В ЗАМУРОВАННОЙ КОМНАТЕ

Хотя мы стояли в различных позах, взгляды наши устремились в глубину комнаты одновременно.

Ставни были закрыты, и, если не считать нескольких щелей, через которые, казалось, просовывались разрушительные когти времени, ни одно окно не пропускало свет снаружи, и потому в комнате было темно.

Тем не менее, благодаря скудному свету, проходившему через открытую дверь, мрак оказался не настолько густым, чтобы в полутьме нельзя было разглядеть между двумя окнами старый сундук, напротив него — старую кровать, несколько колченогих стульев и несколько трухлявых табуреток, в беспорядке стоявших на полу.

И тут я неожиданно для самого себя побледнел, протянул вперед руку и выкрикнул: