— Неужели сделан? -Да.
— Кем же?
— Мною.
— Вами?!
— Взгляните на эту рукопись! Я взял у него рукопись.
— Так здесь перевод этой толстой пачки писем?
— В свободные минуты я развлекался, переводя их.
— Поистине вы необычайно полезный человек!
— Но вы же понимаете, что, возможно, перевод не очень-то литературный, но зато буквальный.
— Однако, поскольку труд полностью завершен, дорогой мой хозяин, следовало бы, как мне кажется, сделать одно совсем простое дело.
— И какое же?
— Опубликовать эти письма под вашим именем. Пастор усмехнулся:
— Я отнюдь не страдаю таким честолюбием, какое постоянно одолевало этого бедного господина Бемрода.
— В чем же состояло его честолюбие?
— В стремлении напечататься.
— У него было такого рода честолюбие?
— Вы убедитесь в этом, прочитав его письма.
— Возможно! Что касается меня, отвечу вам одной фразой: если во всей этой объемистой истории есть какой-то интерес, а подобный интерес должен существовать, раз такой человек, как вы, взял на себя труд ее перевести, то честолюбие славного пастора будет удовлетворено.
— Какая радость для него!
— Как это радость?! Разве он не умер?
— Да, конечно, сорок или пятьдесят лет тому назад.
— Черт возьми!
— Ну, а теперь я вас покидаю… Слева от вас — подлинники писем, справа перевод, а в том углу — подзорная труба.
— Подзорная труба! А зачем она?
— Кто знает, может быть, вам понадобится оглядеть окрестности.
— Дорогой мой хозяин, вы загадочны, как Удольфский замок!
— За дело! А через два часа я вернусь к вам сообщить, что обед подан.
— Что же, идите! Мой хозяин вышел.
Нужно быть справедливым даже по отношению к самому себе; так что воздам себе справедливость, сказав, что я начал с попытки читать оригиналы писем, однако должен добавить, что, дойдя до середины первого из них, я оставил этот труд и стал попросту читать перевод.
Через два часа, минута в минуту, хозяин вернулся.
Его шагов я не услышал, так как стоял у окна с подзорной трубой в руке.
Он дотронулся до моего плеча, и я обернулся.
— Что, — спросил он меня, — вы уже не читаете?
— Нет, я ищу дом господина Смита.
— И как, нашли?
— Думаю, да… Только я напрасно смотрю в это очаровательное окошко, которое освещает девичью комнату пасторской дочери: нет там ни щегла в клетке, ни прекрасной девушки в соломенной шляпе, наполовину скрывающей в тени ее чарующее личико и пряди золотистых волос. Просторные кровати, сохнущее белье, раскачивающаяся рубашка с натянутыми рукавами и раздутая ветром, — вот и все.
— Ах, дорогой мой гость, мне кажется, что вы слишком многого хотите! Прекрасная Дженни разделила общую участь: она присоединилась к добрым господину и госпоже Смит на сельском кладбище, которое она так трогательно живописала своему мужу.
— Черт возьми, я ведь как раз хотел спросить у вас вот что: почему, коль скоро вы расположены к переводу, вы не перевели поэзию Грея наряду с прозой господина Бемрода.
— Потому что поэзия это дело поэзии.
— Простите, дорогой мой хозяин, я понимаю вас то ли слишком хорошо, то ли не вполне.
— Я хочу сказать: чтобы переводить поэта, нужно самому быть поэтом.
— Спорю, что вы поэт!
— Другими словами, сочиняю стихи.
— Полноте!
— Да кто же не сочиняет стихов?!
— И спорю, что вы перевели «Сельское кладбище» Грея, как и все остальное?
— Гм!
— Итак, я жду «Сельское кладбище», мой дорогой хозяин.
— Вам известно лучше, чем кому бы то ни было, что некоторые произведения должно читать в определенном месте и в определенное время.
— Согласен с вами.
— Так вот, сегодня вечером, когда стемнеет, вы пойдете на прогулку по кладбищу и там, при умирающем свете дня, перед этими бедными могилами, поэтом которых стал Грей, вы прочтете мой перевод.
— О, да вы настоящий театральный постановщик!
— А теперь вдвиньте тубусы вашей подзорной трубы и пойдемте обедать!
— Охотно, поскольку я умираю от голода.
— Не говорите об этом так громко, вы можете напугать хозяйку дома… Кстати, на каком месте вы остановились?
— На моменте отъезда супругов.
— В тюрьму?
— Нет, в уэстонский приход в Уэльсе.
— Как вы находите прочитанное?
— Превосходно, черт побери: ведь был уговор, что я поставлю под этим свою подпись!
— Но предположим, что вы этого не сделаете.
— Прежде всего я сказал бы, что когда-то прочел роман Августа Лафонтена, который начинается точно так же.
— Август Лафонтен приезжал в Англию в конце прошлого века; кто вам сказал, что он не был знаком с добрым господином Бемродом?.. Какие еще у вас критические замечания?
— Так вот! Мне кажется, это нескончаемое повествование о его жизни звучит в устах господина Бемрода несколько монотонно.
— Я же, наоборот, подумал бы о том, что есть кое-что новое в этом исследовании самого себя, предпринятое совестливым человеком, который уступает своим слабостям, но при этом сознает их, который последовательно анализирует все свои чувства, пока не докапывается до гранитного слоя; и это ново особенно для вас, писателя, пренебрегающего психологическим анализом…
— Согласен!
— … для вас, подменяющего подлинное течение жизни игрой случая и воображения…
— Браво!
— … для вас, обладающего в большей мере живостью, вдохновением и многословием, нежели философичностью.
— Благодарю вас, мой хозяин!
— Разве вы не согласны с тем, что мои слова — сущая правда?
— Истинная правда… Но вы ведь знаете пословицу: «Не всякую истину стоит говорить».
— Полноте!.. Начинающему писателю — да… но вам!..
— По отношению ко мне эта пословица верна ничуть не меньше… Возьмем к примеру…
— Что?
— Что, если бы доктор Петрус…
— Ну-ну, если бы доктор Петрус…
— … время от времени отвечал господину Бемроду…