На берегу реки я нашел свою лодку, кинулся к своим матросам, схватился за голову, крича:
«Изабелла! Изабелла!»
Они переждали этот взрыв отчаяния, затем спросили меня, куда плыть.
Я велел им плыть по течению. Они отвязали лодку, и Рона понесла нас.
Что мне еще сказать Вам? Конечно, я существовал эти четыре года, раз сегодня я жив и люблю Вас. Но я не жил.
Я ждал истечения назначенного мне срока, чтобы принять обет. Вы приблизили этот день: благодарю Вас! Теперь, когда я знаю, что Вы не изменили мне, что Вы по-прежнему любите меня, мне легче будет смириться со своей участью и я спокойно посвящу себя Господу.
Молитесь за Вашего брата… Ваш брат будет молиться за Вас.
Три часа пополудни.
В тот же день, в половине шестого.
Я не понимаю, что Вы такое говорите. Вы нашли меня, Вы убедились, что я верна Вам, Вы уверены в моей любви — и это, говорите Вы, приближает срок Вашего обета, это облегчает Вам уход из мира, дает Вам спокойствие, чтобы посвятить себя Господу!
О Боже! Неужели Вы не расстались со страшным намерением уйти из мира?
Выслушайте же меня внимательно. Господь справедлив. Когда я предалась ему, я была уверена в Вашей смерти. Вы живы: Господь не мог принять обета, продиктованного отчаянием, раз причина этого отчаяния не существовала в действительности. Значит, я свободна, свободна, несмотря на свой обет.
Да! Да! Да! Вы пишете мне, как мы почти соприкоснулись на мгновение в этом монастыре и ничто не подсказало нам, что мы так близко друг от друга. Я ошиблась, я неблагодарна по отношению к собственному сердцу. Голос его кричал мне: «Настаивай, не уходи, останься: он здесь!»
Да, я понимаю: бедная настоятельница боялась за себя, она боялась, что гостеприимство погубит ее.
О, почему не я Вас нашла? Я была бы горда, если бы Бог доверил мне спасти сына Генриха IV. Я ничего не побоялась бы, чтобы с гордостью и честью сказать: «Когда весь мир от него отвернулся, я одна его приняла, одна защитила его».
Как я глупа! Сказав это, я выдала бы Вас, и Вы погибли бы, как погиб маршал-герцог.
К счастью, настоятельница скрыла Ваше существование даже от меня, и Вы живы: пусть лучше я буду страдать, пусть буду несчастна, пусть даже умру.
Но почему я должна быть несчастна? Зачем мне умирать? Вы не дали обета, а я считаю свой недействительным. Уедем, отправимся в Италию, в Испанию, на край света. Я все еще богата, да и что нам богатство? Вы любите меня, я люблю Вас! Уедем! Уедем!
О! Ответьте мне. Да, скажите мне, где Вы, скажите, куда прийти за Вами.
Подумайте, Вы меня подозревали — меня, Вашу Изабеллу! — в измене, и теперь Вы должны искупить этот грех.
Я жду, жду!
Пять часов утра.
Ваше письмо затронуло самые тайные струны моего сердца.
Что за судьба у нас! Вы предлагаете мне долгожданное счастье, которое я искал, которого желал всю свою жизнь, а я не могу принять этот дар.
Изабелла! Изабелла! Вы дворянка, и я дворянин. Простое обещание, данное человеку, обязало бы нас, а тем более — клятва, данная Богу.
Не пытайтесь обмануть себя. Вы приняли обет, и Бог не допускает таких хитростей.
Для нас остается только одно будущее — то, что уготовано нам несчастьем. Вы указали мне святой путь, первой вступив на него. Я следую за Вами, мы вместе приблизимся к цели, ибо цель у нас одна. Я буду молиться за Вас, Вы станете молиться за меня. Каждый из нас вложит в свою молитву жар, которого недостало бы для себя, и вечная жизнь с вечной любовью будет дана нам Господом вместо преходящей любви, вместо смертной жизни.
Не думайте, что я говорю Вам это оттого, что люблю Вас меньше, нежели Вы любите меня. Нет, я люблю Вас — не сильнее, я знаю это, — но со страстью человека, который упал с высоты большей, падение которого было глубже, который прикоснулся рукою к смерти и вынес из могилы бледный лик, свойственный тем, кто познал откровения иного мира.
Поверьте мне, Изабелла, чем больше я люблю Вас, тем сильнее буду настаивать на своем. Не рискуйте вечным спасением, занимаясь софистикой. Жизнь на этом свете относится к вечности, как секунда относится к веку. Один миг мы живем на земле, а к Господу уходим навечно.
Впрочем, выслушайте меня внимательно, моя невеста в этой и в будущей жизни. Тот, в чьей власти связать, может освободить: так дано от Бога для того, чтобы сердце, обманутое, подобно Вашему, не отчаялось. Сейчас папа римский — Урбан VIII, а у Вашей семьи в Италии могущественные связи. Добейтесь Вашего освобождения от обета. В этот день, Изабелла, Вы скажете мне: «Я свободна!..» И тогда, тогда… О! Я не решаюсь помыслить о том неземном счастье, о той безоблачной радости, что нас ожидает.
Два часа пополудни.
Да, Вы правы, наше счастье не должно быть ничем омрачено. В наших сердцах не должно быть ни страха, ни сожалений, наш темный и грозовой небосклон должен смениться чистым, усеянным звездами небом. Да, тот, к кому я обращусь, услышит меня. Да, он непреклонен, но он сжалится надо мной. Да, я прошу Вас подождать три месяца, пока я не стану свободной, и если через три месяца наша голубка не принесет Вам освобождающую меня буллу, значит, на земле для нас нет надежды.
Тогда вверьтесь Богу, как я, свяжите себя с ним нерасторжимыми узами.
О, я слишком буду завидовать Вам, если Вы останетесь свободным, когда я скована.
Завтра я еду.
Половина пятого пополудни.
Отправляйтесь — и да хранит Вас Господь!
1 июня 1638 года.
Сегодня исполнился ровно месяц с того дня, как я получил от Вас последнее письмо; месяц, как я не видел нашей голубки; месяц, как мне не с кем поговорить о Вас, кроме как с моим сердцем.
Нельзя впустую тратить время. Но минуты стали часами, часы — днями, дни — годами. Смогу ли я так ждать еще два месяца?
Да, потому что до последнего дня не перестану надеяться.
Я пишу это письмо, не зная, получите ли Вы его когда-нибудь, но я пишу его, чтобы в день, который разлучит или соединит нас, Вы знали, Изабелла, что каждое биение моего сердца — это мысль о Вас.
22 июня 1638 года.
Лети, милая голубка, лети к моему дорогому воскрешенному, скажи ему, что его молитвы хранили меня, скажи ему, что я свободна, скажи ему, что мы счастливы!