Мы стояли в поле, на цветах вокруг сонно жужжали пчелы. Я перестал записывать. Сквозь дубраву доносился шепот реки. И здесь тоже не осталось зла. Наоборот, место казалось мирным, почти святым.
Потом мы проехали до Виккьо. Этот маленький городок стоит среди пышных полей на берегу реки Сиеве. Десятифутовый бронзовый памятник Джотто с палитрой и кистями стоял посреди мостовой на пьяцце. Среди множества лавочек был и маленький хозяйственный магазинчик, по-прежнему принадлежащий семье Стефаначчи. Там работал Клаудио Стефаначчи.
Мы поели в скромной траттории за площадью, а потом прошли по боковой улочке, чтобы навестить Винни Ронтини, мать убитой девушки. Мы дошли до высокой каменной стены с железными воротами, окружавшей большую виллу городского типа, одно из самых впечатляющих зданий Виккьо. За воротами я увидел регулярный итальянский сад, подготовленный к посадке семян. Дальше возвышался трехэтажный фасад неухоженного дома с потрескавшейся и отслоившейся бледно-желтой штукатуркой. Окна были закрыты ставнями. Дом казался заброшенным.
Мы нажали кнопку на железных воротах, и из крошечного динамика проскрипел голос. Марио назвал себя, и ворота, щелкнув, отворились. Винни Ронтини встретила нас в дверях и пригласила в затененный дом. Двигались мы медленно и с трудом, будто под водой.
Мы прошли за ней в темную гостиную, где почти не было мебели. Один ставень чуть приоткрылся, впустив полосу света, словно светлая стена разделяла мрак, и в ней кружились пылинки — вспыхивали на миг и гасли. Пахло старыми тканями и восковой мастикой. Дом был почти пуст, осталось лишь немного потертой мебели; всю обстановку и серебро давно распродали, чтобы оплатить поиски убийцы дочери. Синьора Ронтини так обеднела, что уже не могла позволить себе оплачивать телефон.
Мы, вызвав пыльную бурю, уселись на линялую мебель, а синьора Ронтини села напротив, медленно, и с достоинством опустилась в продавленное кресло. Ее светлая кожа и тонкие волосы выдавали кровь предков-датчан. На шее она носила золотой медальон с инициалами «П» и «К» — Пия и Клаудио.
Она говорила медленно, каждое слово казалось тяжелым, как камень. Марио рассказал ей о задуманной статье и о том, что мы продолжаем поиски истины. Она высказала мнение — так, словно ей уже было все равно, — что это сделал Паччани. Она рассказала о своем муже Ренцо, квалифицированном корабельном механике, получавшем хорошее жалованье и путешествовавшем по всему свету, который оставил работу, чтобы все свое время отдавать поискам правосудия. Он еженедельно бывал в главном полицейском управлении Флоренции, узнавал новости, консультировался со следователями и по своей инициативе предложил большое денежное вознаграждение за информацию. Он часто выступал по телевидению и по радио с призывами оказать помощь следствию. Его не раз обманывали. Наконец эти усилия подточили его здоровье и истощили средства. Ренцо умер от сердечного приступа на улице перед главным полицейским управлением, откуда только что вышел. Синьора Ронтини осталась на большой вилле совсем одна, понемногу распродавала мебель и все глубже влезала в долги.
Марио спросил ее про медальон.
— Для меня, — сказала она, коснувшись цепочки, — жизнь кончилась в тот день.
Если вы считаете, что вам ничто не угрожает, тогда, может быть, вы войдете внутрь? Хватит ли у вас духу войти во дворец, столь знаменитый в кровавые и славные времена, и последовать туда, куда влекут глаза, сквозь затянутый паутиной мрак, навстречу изящным звукам клавесина?..
В вестибюле почти абсолютная тьма. Длинная каменная лестница, ледяные железные перила под скользящей рукой, неровные ступени, сточенные сотнями лет и тысячами шагов; мы поднимаемся навстречу музыке…
Вышло так, что в холодное январское утро мы с Кристиной поднимались по лестнице, столь живо описанной Томасом Харрисом в «Ганнибале». У нас была назначена встреча в палаццо Каппони с графом Никколо Пьеро Уберто Ферранте Гальяно Гаспаре Калкедонио Каппони и его женой, графиней Росс. Я наконец дерзнул ему позвонить. Во дворце Каппони недавно снимали сцены для фильма «Ганнибал», который ставил Ридли Скотт. В фильме Ганнибал Лектер, он же «Др. Фелл», являлся хранителем библиотеки и архива Каппони. Я подумал, что было бы интересно взять интервью у настоящего хранителя архивов Каппони, самого графа Никколо, и написать статью для раздела «Беседы в городе» в «Нью-Йоркере» к выходу фильма в свет.
Граф встретил нас на верхней площадке лестницы и провел в библиотеку, где ожидала графиня. Ему было около сорока. Высокий, крепкого сложения мужчина с кудрявыми каштановыми волосами, «вандейковской» бородкой клинышком, острым взглядом голубых глаз и ушами школьника. Он на удивление походил на повзрослевшую копию портрета его предка Лодовико Каппони, написанного в 1550 году художником Бронзино, выставленного в собрании Фрик в Нью-Йорке. Приветствуя мою жену, граф поцеловал ей руку весьма необычным образом — как я впоследствии узнал, это старинный аристократический жест: взять руку дамы, поднять быстрым движением, сочетающимся с сухим полупоклоном, поднести ее к губам — и, разумеется, ни в коем случае не коснуться губами кожи. Только титулованные флорентийцы приветствуют дам таким образом. Остальные пожимают руку.
Библиотека Каппони располагалась в конце сумрачного, холодного, как ледник, холла, украшенного гербами. Граф поместил нас в объятия гигантских дубовых кресел, сам примостился на металлической табуреточке у старого обеденного стола и принялся возиться с трубкой. Стена у него за спиной состояла из ряда маленьких ниш, содержащих фамильные документы, манускрипты, счетные книги и арендные свитки, насчитывающие до восьмисот лет.
Граф был одет в коричневый пиджак, свитер цвета красного вина, мягкие брюки и — довольно эксцентрично по флорентийским меркам — в уродливые разбитые старые ботинки. У него была докторская степень по военной истории, и он преподавал во флорентийском филиале Нью-Йоркского университета. Он говорил на превосходном эдвардианском английском языке, реликте минувших эпох. Я спросил, где он изучал язык. Он объяснил, что английский пришел в семью, когда его дед женился на англичанке, и дети в их доме говорили по-английски. Его отец Нери, в свою очередь, передал английский своим детям, словно фамильное наследство — и таким образом язык эвардианской Англии сохранился, не меняясь почти столетие, как окаменелость, в семье Каппони.
Графиня Росс была очень хорошенькой американкой, держалась сдержанно и официально и проявляла суховатое чувство юмора.
— Здесь у нас побывал Ридли Скотт со своей сигарой, — сказал граф, имея в виду директора картины.
— Они явились, — сказала графиня, — возглавляемые сигарой, за которой следовал Ридли в сопровождении восторженно внимающей толпы.
— Получается многовато дыма…
— Дымовых эффектов в самом деле было много. Ридли, кажется, помешан на дыме. И на бюстах. Ему постоянно нужен мраморный бюст.
Граф взглянул на часы и извинился:
— Не хочу быть невежливым. Я курю только дважды в день: после двенадцати и после семи.