– У вас все в порядке? Здоровы?
– Вполне, – ответила она. – Поработать надо. Оказывается, накопилось, больше, чем предполагала.
Не будет же она ей говорить, что, кажется, спятила окончательно...
Про рождественские подарки и подумать некогда.
Она села за письменный стол и стала читать. Фелис спала на кровати.
Он позвонил в 1.37.
– Ну как, продвигается?
– Все о'кей, – ответила коротко. – Определенно наверстаю.
– Плохие новости. Алэна уволили...
– Ах ты, черт! Вот сволочи...
– Весь отдел махнули.
– Ну, а он что?
– А ничего... Бабетта, правда, в истерике. Ну, я пошел. К пяти буду.
– Слушай, Пит, а нельзя мне посмотреть, когда настанет час "йогурта"?
– Ну вот, здравствуйте!.. Оставлю ключ за зеркалом, в холле.
– Ничего, что без тебя? Страшно захотелось...
– Справишься?
– Думаю, да.
– Ну пока! Целую.
– Люблю тебя.
– И я. Целую.
Она положила трубку.
Сидела и смотрела на страницу рукописи.
Что бы такое купить ему в подарок? Может, что-нибудь для дома, для семьи, как говорится? Картину, офорт, графику... Совершенно голые стены.
Несколько минут почитала, потом выключила настольную лампу, поставила телефон на автоответчик. Встала, пошла в ванну, умылась. Взяла с собой ключи.
Сказала Фелиске, что скоро будет.
На тринадцатый опять пошла пешком.
Если все, абсолютно все, принять во внимание, ничего плохого она не делает. Сдвинула нижний угол зеркала в позолоченной оправе чуть в сторону по черно-белой, в шашечку, стене. Ключ выпал, и она его не поймала... Круглая бородка ключа с лету ткнулась в полированную поверхность столика под зеркалом, оставив щербинку в форме полумесяца. Она послюнявила указательный палец, потерла лак. Зазубринка осталась.
Повернула ключ в замке квартиры 13Б, отворила дверь, вошла.
Включила свет в прихожей, потом захлопнула дверь. Ключ положила в карман. Обвела взглядом серые экраны на стене гостиной, кухню, посмотрела на полураскрытые двери темной ванны и сумеречной комнаты в глубине.
Подошла к той, дальней, двери и распахнула ее. Сквозь узкие щели, образованные полосками жалюзи, проскальзывали солнечные блики, освещавшие огромный верстак с инструментами, несколько мониторов и источник питания – конура для собаки средних размеров! – в углу, рядом с окном. Какой-то станок, коробки, ящики, всякий хлам.
Вот они – двери типа "аккордеон"... Раздвинула. Вошла внутрь и, когда открыла фанерную дверь, увидела спальню – бежевое и голубое! – и много-много солнца! Жалюзи подняты, створки окна с обеих сторон сдвинуты совсем немного – сантиметров на пять или около того. Повсюду его одежда. П-и-ит? – позвала нараспев. Подошла к дверям.
Выглянула в прихожую. Знакомый рыже-коричневый кожаный диван... виднеется в гостиной. И голубое небо. И над домом, и над парком...
Закрыла дверь. Вернулась к стене со шкафами, присела на корточки.
Паркет как паркет. Потрогала. Паркетины гладкие, хорошо подогнаны. Она их дергала, толкала – ни одна не сдвинулась, не скрипнула даже.
Хм-м! Может, плинтус вынимается? Тот, что в углу... Сантиметров восемь, может, десять в ширину, длина – полметра будет. Она ухватилась за него и стала тянуть. Ну хоть бы сдвинулся! И главное – видна едва заметная – с волосок! – трещина, отделяющая плинтус от белой стены. Она надавливала то на один конец плинтуса, то на другой.
Припомнила, как он, наклонившись, будто бы что-то приподнимал. Потащила плинтус вверх. Он сначала заскользил – взору открылись железные пазы, спрятанные в коробке входной двери и в крайней филенке шкафа – а потом выскочил. Прямо перед собой увидела ручку из серого металла, потянула на себя – вытащился широкий, полый железный ящик. В нем – в количестве сотенные и пятисотенные долларовые купюры: пять пачек, обернутых бумажной лентой – три с сотенными и две с пятисотенными. Коричневая шкатулка, из кожи, – размером с коробку из-под сигар, конверты из плотной дорогой бумаги. Кассеты.
Три черных футляра – стопочкой, друг на друге.
Взяла тот, что сверху. На наклейке, по ребру, чернилами выведено – "К".
Внизу – "Р". Роки?..
Четыре кассеты – в нижнем отделении: "Н", "Н2", "НЗ", "Б".
"Б"? А это кто? О, Господи, Вильям Г. Веббер, 27 лет!.. Вильям это же Билли. "Б", стало быть.
Она стояла на коленях и смотрела на футляры с кассетами. Держала в руках и не сводила с них глаз.
Мелькнула мысль: может, она тоже "ку-ку"?
Если учесть, что пятница – начало уик-энда, да еще накануне Рождества, так и быть – сверх положенной нормы двадцать минут накинуть можно. Такси катило по Семьдесят второй улице, а на часах было уже 1.55.
А что за машину-то он взял? Ба, да ведь это "чекер", реликтовый "кэб"! Стало быть, можно откинуться на сиденье назад и вытянуть ноги на скамеечку. Прелестно! Едешь, развалясь, и слушаешь радио. Опоздает, конечно, но подождут...
Сначала в галерею "Пейс". Там для него оставили двух Хопперов. Выберет на свой вкус... Потом к "Тиффани".
* * *
Улыбнулся. Сложил на груди руки.
Она, наверное, уже там, у него, смотрит... А чертовски приятно, когда любимый человек любит то же самое, что и ты. А?..
И вообразить, представить себе просто было невозможно, чтобы у него появилась вдруг женщина, вместе с которой он может предаваться своему любимейшему занятию и которая разделяет это его увлечение? Женщина, которая сама совершенство и такая милая. Как хорошо, что не побоялся, рискнул показать. Вздохнул полной грудью. Счастливейший он из счастливейших...
А в тот вечер – Сэм, этот подонок, удружил! – чуть не загремел... Ну и момент был, действительно "страшная минута" – ни с того, ни с сего спросила о Наоми. Жуть! Мороз по коже...
Слава Богу, сумел убедить, что скрывать ему нечего! Вчера вечером окончательно закрепились их отношения. Разве нет? Откровенность – когда сорваны все покровы – самое оно! Сама попросила показать, как они тогда делали это...
Прогресс!.. И вчера... и сегодня... Сама вызвалась.
Он вдруг выпрямился, подтянул ноги, застыл. Будто ледяным холодом обдало...
Повернул голову направо. Рядом катит лимузин. В открытом окне морда добермана. Смотрит на него – лапы на сверкающем черном лаке.
А что налево? Проезжают мимо Музея Генри Клея Фрика, промышленника и филантропа...
Могла она сообразить и вывести его на экран, когда вчера пошел за видеокассетой?