Дон Альфонсо тоже дрожал.
— Надо уходить, — проговорил он. — Явился злой дух и забрал этого человека, а он не хотел уходить.
— Приготовьте одну из лодок для возвращения в Брус, — попросил его Том. — Пинго отвезет туда Вернона, а мы, если не возражаете, продолжим путь.
— Так будет лучше, — кивнул индеец. — Болото — неподходящее место для вашего брата. — Он отдал приказ, и перепуганные, как все остальные, Чори и Пинго бросились к каноэ.
— Не могу понять!.. — простонал Вернон. — Учитель был хорошим человеком. Почему же он умер таким недостойным образом?
Брата постоянно обводили вокруг пальца разные мошенники, подумал Том. Обычные жулики и всякие духовные учителя и гуру. Но теперь не время об этом говорить.
— Иногда нам кажется, что мы знаем человека, а на самом деле совершенно не представляем, кто он такой. — сказал он.
— Я провел с ним три года. И я его знал. Должно быть, все дело в лихорадке. Он бредил, его разум затуманился. И он не ведал, что говорил.
— Надо его похоронить и ехать.
Вернон принялся копать могилу, Том и Сэлли взялись ему помогать. Они расчистили небольшую площадку за лагерем и, действуя топором Чори, вырубили корни. Затем стали углубляться в липкую, раскисшую почву. Вскоре неглубокая яма была готова. Они перетащили в нее Учителя, засыпали вязкой массой и завалили принесенными с берега небольшими булыжниками. Дон Альфонсо, Чори и Пинго уже сидели в каноэ и явно проявляли нетерпение.
— Ты в порядке? — Том обнял брата.
— Да, — ответил тот. — И я принял решение. Я не возвращаюсь — еду с вами.
— Вернон, мы обо всем условились.
— Не вижу смысла ехать обратно. Я совершенно на мели. У меня нет даже машины. В ашрам мне дорога закрыта.
— Что-нибудь придумаешь.
— Уже придумал. Плыву с вами.
— Ты не в том состоянии. Только что был на грани смерти.
— Я должен. И совершенно оправился.
Вот в этом Том сомневался и продолжал колебаться.
— Пожалуйста, Том!..
В просьбе Вернона послышалась такая искренность, что Том удивился и неожиданно для себя обрадовался. Он сжал брату плечо.
— Хорошо. Будем делать все вместе, как хотел отец. Дон Альфонсо хлопнул в ладоши:
— Может, хватит разговоров? Пора плыть. — Том кивнул, и индеец дал приказ отчаливать.
— Поскольку у нас теперь две лодки, я тоже могу работать шестом, — предложила Сэлли.
— Шест — это мужская работа, — буркнул старый индеец.
— Вы, дон Альфонсо, неисправимый свинтус и сексуальный шовинист, — парировала девушка.
— Свинтус и сексуальный шовинист? — Индеец наморщил лоб. — Это что еще за зверь? Мне следует обидеться?
— Непременно.
Дон Альфонсо энергично оттолкнулся, и каноэ быстро скользнуло вперед. Он улыбнулся:
— Я в восторге. Большая честь, если тебя обижает красивая женщина.
Марк Аврелий Хаузер посмотрел на белую грудь своей рубашки и, заметив жучка, снял его с ткани, раздавил между лопатообразным большим и указательным пальцами и, получив удовольствие от приятного хруста, отшвырнул в сторону. И снова обратил свое внимание на Филиппа Бродбента. Жалкое ничтожество — куда девался весь его гонор? Грязный, искусанный Филипп скрючился на земле со связанными руками и ногами. Хаузер не мог понять, почему некоторые люди не способны соблюдать в джунглях личную гигиену.
Он посмотрел в ту сторону, где трое солдат держали их проводника Орландо Окотала. Этот Окотал доставил ему немало неприятностей — едва не улизнул, пришлось гнаться за ним по пятам. Пропал целый день. Роковая ошибка Окотала заключалась в том, что он решил, что гринго, этот белый янки, не способен выследить его на болоте. Видимо, не слышал о таком местечке, которое называется Вьетнам.
Тем лучше. Но теперь все кончилось. Болото осталось почти позади, так что Окотал был больше не нужен. А урок, который ему преподнесет Хаузер, пойдет на пользу и Филиппу.
Марк вдохнул насыщенный запахом джунглей воздух.
— Помните, Филипп, когда мы укладывали поклажу в каноэ, вы меня спросили, зачем нам наручники и цепи?
Бродбент не ответил. Хаузер тогда сказал, что наручники — это средство держать в узде солдат, нечто вроде походной гауптвахты. И что, конечно, он не собирается их использовать.
— Теперь вы понимаете, для кого они? — хмыкнул Хаузер. — Они для вас.
— Почему бы вам меня не убить и не покончить со всем разом?
— Всему свое время. Не так легко убить последнего в роду.
— Что это значит?
— Рад сообщить, что я позаботился о ваших братьях, которые следовали за нами по болоту. Когда угаснет последний из рода Бродбентов, я возьму то, что принадлежит мне по праву.
— Вы психопат.
— Отнюдь. Я разумный человек, который собирается исправить причиненное ему великое зло. Кстати, с вашей помощью.
— Что это за зло?
— Мы с вашим отцом были партнерами. Но он лишил меня доли от нашей первой находки.
— Это случилось сорок лет назад.
— Что только усугубляет преступление. Сорок лет я боролся за выживание, а он купался в роскоши.
Филипп напряг все силы, но только громыхнул цепями.
— Как интересно повернулось колесо Фортуны. Сорок лет назад ваш отец надул меня и лишил состояния. Я попал в приятное местечко под названием Вьетнам. А он занял место среди богатеев. А теперь я готов вернуть все назад. И даже с процентами. Забавная ирония. Филипп, только подумайте: это все поднесли мне вы на серебряной тарелочке.
Филипп промолчал.
Хаузер снова вздохнул. Ему нравилась жара и нравился этот воздух. В джунглях, как нигде, он чувствовал себя здоровым и живым. Не хватало только легкого аромата напалма. Он повернулся к одному из солдат:
— А теперь займемся Окоталом. Филипп, вам стоит на это посмотреть.
Два каноэ были готовы, вещи уложены. Солдаты швырнули проводника и Филиппа в одно из них, запустили моторы и повернули на край озера, где начинались перемежавшиеся заводями многочисленные протоки. Хаузер стоял на носу и указывал путь:
— Туда!
Он вел отряд к обособленной от большой воды тихой заводи — знал, что в таких местах, когда спадает вода, пираньи съедают все, что можно, и начинают пожирать друг друга. И горе тому зверю, который ненароком угодит в это место.
— Глушите моторы! Бросайте якоря!
Моторы замолчали, и тишину нарушили лишь два всплеска якорей.
Хаузер повернулся к проводнику. Представление должно получиться интересным, решил он.