При упоминании об их товарище по путешествию Том ощутил укол щемящей грусти.
— Понимаю, — кивнула Сэлли. — Я по нему тоже скучаю.
— Никогда не забуду старика и его удивительную мудрость. Трудно поверить, что его не стало.
Они смотрели, как Бораби рубит и отрезает кусочки мяса, складывает в кастрюлю и при этом напевает что-то наподобие песенки — мотив то взлетал, то падал в унисон с ветром.
— Он упоминал о Хаузере и о том, что происходит на Серро-Асуль? — спросил Том.
— Нет, ничего не говорил. — Сэлли посмотрела на него и замялась. — Совсем недавно я не сомневалась, что нам не выкарабкаться.
— Еще бы.
— Ты помнишь, что я тогда говорила?
— Помню.
Сэлли густо покраснела.
— Хочешь взять свои слова обратно? — покосился на нее Том. Она помотала головой, и ее волосы взвились в золотом вихре.
— Никогда.
— Вот и хорошо. — Он взял ее за руку. Переживания последних дней каким-то образом благоприятно повлияли на ее красоту. Том не мог объяснить почему, но Сэлли стала задушевнее. Исчезла ее защитная ершистость. Впрочем, близость к смерти изменила каждого из них.
Подошел Бораби с завернутыми в лист обрезками мяса.
— Эй, Волосатик! — позвал он и причмокнул губами, совсем как это делают обезьяны.
Волосатик высунул голову у Тома из кармана. Индеец протянул угощение, обезьянка состроила опасливую гримасу, пискнула, но мясо взяла. Запихнула в рот и тут же потянулась за вторым и за третьим кусками. Она набивала рот обеими руками и при этом довольно мычала.
— Волосатик и я теперь друзья, — улыбнулся Бораби.
Ночью у Вернона наступил кризис. И наутро он проснулся хотя и слабый, но с ясной головой. Бораби хлопотал возле него, заставлял пить травяные настои и еще какое-то целебное варево. Выздоравливающие остались отдыхать в лагере, а индеец отправился добывать еду. Он возвратился после обеда с мешком из пальмовых листьев, в котором оказались фрукты, коренья, орехи и свежая рыба. Остаток дня он провел у костра: жарил и вялил мясо, солил рыбу и все это заворачивал в сухие листья и перевязывал травой.
— Мы куда-нибудь собираемся? — спросил его Том. — Да.
— Куда?
— Поговорим потом, — отмахнулся индеец.
Из хижины, хромая, вышел Филипп. Его нога все еще была перебинтована, во рту он держал трубку. Он доковылял до костра и сел у огня. И, наливая в кружку заваренный Бораби чай, заметил:
— Нашего индейца стоило бы поместить на обложку «Нэшнл джиографик».
К ним присоединился Вернон и неуверенно устроился на бревне.
— Вернон, кушать! — тут же засуетился Бораби и сунул ему в дрожащие руки кружку с супом. Вернон принял еду и пробормотал благодарность.
— Добро пожаловать в страну живых, — рассмеялся Филипп.
Брат не ответил. Он был еще очень слаб и бледен. Смахнул пот со лба и проглотил очередную ложку супа.
— Итак, вот мы и собрались, — буркнул Филипп. — Трое его сыновей.
Том заметил, что в голосе брата появилось раздражение. В костре рассыпалось искрами полено.
— И во что же такое мы втравились по его милости? По милости нашего старика. Предлагаю за него тост! — Филипп осушил кружку с чаем.
Том присмотрелся к нему — Филипп поправлялся на удивление быстро. Еще недавно мертвые глаза ожили, но ожили злостью.
Он огляделся.
— И что теперь, братья мои?
Вернон пожал плечами. Его лицо посерело и осунулось, вокруг глаз обозначались темные круги. Он влил в рот новую ложку супа.
— Уберемся восвояси, поджав хвосты, и позволим Хаузеру присвоить Липпи, Моне, Брака и все остальное? Или пойдем на Серро-Асуль, где, не исключено, кончим тем, что наши кишки развесят по кустам? — Филипп помолчал и снова раскурил трубку. — Такой выбор стоит перед нами.
Никто не ответил, и он окинул взглядом каждого по очереди.
— Я задаю серьезный вопрос, — продолжал Филипп. — Собираетесь ли вы закрыть глаза на то, как распоясался этот жирный Кортес, который вот-вот завладеет нашим имуществом?
Первым поднял глаза Вернон. Болезнь оставила на его лице отпечаток, голос звучал слабо:
— Ответь на свой вопрос сам. Это ведь ты привел сюда Хаузера.
Филипп холодно посмотрел на брата:
— Я полагал, что эпоха взаимных упреков прошла.
— А на мой взгляд, только начинается.
— Перестаньте, — оборвал их Том, — здесь не время и не место ссориться.
Вернон повернулся к Тому:
— Филипп притащил сюда этого психопата и должен за это ответить.
— Я действовал с добрыми намерениями. Понятия не имел, что этот Хаузер окажется таким монстром. И я уже ответил за свой поступок. Взгляни на меня!
Вернон покачал головой.
— Раз никто не желает брать вину на себя, значит, истинный виновник — наш отец, — продолжал Филипп. — Неужели никто из присутствующих хотя бы чуточку не злится на него? Это благодаря ему мы чуть не погибли.
— Он хотел испытать нас, — возразил Том.
— Ты его защищаешь?
— Стараюсь понять.
— Я его прекрасно понимаю. Эта идиотская экспедиция на поиски гробницы — очередное испытание из числа многих. Вспомните спортивных тренеров, инструкторов по лыжам, уроки истории искусства и верховой езды, музыки и шахмат, увещевания, назидания и угрозы. Вспомните дни, когда мы приносили из школы отметки. Он всегда считал нас неисправимыми кретинами. Взять хотя бы меня: тридцать семь лет — и все еще преподаватель в колледже. Ты, Том, лечишь лошадей в Юте. Ты, Вернон, потратил лучшие годы жизни, распевая песенки со всякими браминами.
Бораби поднялся на ноги. Он проделал это с такой осмотрительной неторопливостью, что все замолчали.
— Нехороший разговор.
— Тебя, Бораби, это не касается! — отрезал Филипп.
— Прекратить нехороший разговор.
Филипп не обратил на него внимания и продолжал, обращаясь к Тому:
— Отец мог завещать нам свои деньги, как все нормальные люди. Или выбросить их. Отлично, я бы пережил. В конце концов, это его деньги. Но он придумал, как помучить нас ими.
Бораби ожег его взглядом.
— Заткнись, брат! Или я хлестать тебя по заднице.
— Мне все равно, что ты спас нам жизнь, — оборвал его Филипп. — Не лезь в наше семейное дело! — На его лбу запульсировала жилка. Том ни разу не видел брата в таком состоянии.
— Слушать меня, мой маленький брат! — Бораби распрямился во весь свой небольшой рост и сжал кулаки.