Разумеется, в коллекции было много такого, чего на себе не унесешь. Например, Понтормо, который стоил что-то около тридцати или сорока миллионов. Или портрет кисти Бронзино. Обелиски майя и бронза Содерини. А вот два Брака были вполне подъемными. Меньший был ранней работой направления кубизма, и за него ничего не стоило отхватить миллионов пять. Бронзовая фигура мальчика в половину натуральной величины периода поздней Римской империи весила сотню фунтов — такую, пожалуй, на себе не потащишь. Тяжеловатыми казались каменные статуи из камбоджийских храмов, парочка раннекитайских бронзовых урн и инкрустированные бирюзой дощечки майя. У Макса был хороший вкус — он гонялся за качеством, а не за количеством. За долгие годы через его руки прошло очень много произведений искусства — себе он оставил только самые лучшие.

Да, думал Хаузер, если бы не он, те четверо, что сейчас копошились внизу, могли бы вынести на себе вещей миллионов на двести. А это почти половина стоимости всей коллекции.

Хаузер вытянул затекшие ноги. Яркое солнце стояло высоко над горизонтом и сильно припекало. Он посмотрел на часы. Без пяти десять. Он решил сниматься в десять часов. Время в этом деле не имело особого значения, но сознание дисциплины доставляло удовольствие. Это была скорее жизненная философия, чем что-либо другое. Хаузер потянулся, размял руки и сделал несколько глубоких вдохов. Быстро проверил автомат, который, как обычно, находился в отличном рабочем состоянии. Провел ладонью по волосам, посмотрел, нет ли заусениц и грязи под ногтями. Вокруг одного образовался темный ободок. Хаузер избавился от грязи с помощью зубочистки, а ее саму немедленно выбросил. Затем взглянул на тыльную сторону рук — лишь в одном месте немного вздулись вены. Руки тридцатилетнего, а не шестидесятилетнего мужчины. Солнце блеснуло на массивном золотом кольце с бриллиантом. Хаузер пять раз покрутил кистями, расправил складки на брюках цвета хаки, сделал несколько движений лодыжками, размял шею, раскрыл ладони и опять глубоко вдохнул. Вдох-выдох. Он бросил взгляд на хрустящую белую рубашку. Операция показалась бы ему неудавшейся, если бы он заляпал рубашку грязью. Это серьезное испытание — сохранить в джунглях одежду в чистоте.

Хаузер забросил автомат за плечо и направился вниз по тропе.

70

Четверо братьев и их отец отдыхали в тени на каменном уступе рядом с входом в гробницу. Они съели большую часть принесенной еды, и теперь Том пустил по кругу флягу с водой. Он так много хотел сказать отцу. И братья, разумеется, испытывали то же самое. Однако после первой вспышки разговоров все почему-то замолчали. Фляга описала круг — каждый шумно утолил жажду — и возвратилась к Тому. Он завинтил крышку и опустил ее в свой маленький рюкзак. Наконец заговорил старший Бродбент:

— Значит, Марк Хаузер охотится за моей коллекцией? — Он покачал головой. — Ну что за мир!

— Прости, — вновь извинился Филипп.

— Тебе не следует извиняться. Вина целиком на мне. Виноват только я один.

Это что-то новенькое, подумал Том. Максвелл Бродбент признает, что не прав. Он по-прежнему казался все тем же неприветливым и резким стариком, однако что-то в нем изменилось. Определенно изменилось.

— Теперь я желаю только одного: чтобы четверо моих сыновей выбрались отсюда живыми. Не желаю быть вам обузой. Оставьте меня здесь, я сам о себе позабочусь. Встречу этого Хаузера так, что он надолго запомнит.

— Что?! — воскликнул Филипп. — Это после всего, что мы испытали, чтобы тебя спасти? — Он в самом деле вышел из себя.

— Ничего особенного: через месяц-другой я так или иначе умру. Вы бегите, а я разберусь с Хаузером.

Том сердито поднялся:

— Мы не для того проделали весь этот путь, чтобы оставить тебя на милость Хаузеру.

— Из-за меня не стоит рисковать жизнью.

— Мы без тебя не ходить! — отрезал Бораби. — С востока поднимается ветер. Вечером будет гроза. Мы идти через мост, пока гроза.

Максвелл вздохнул и вытер лицо. Филипп смущенно кашлянул.

— Отец…

— Да, сын?

— Сознаю, что вопрос не совсем уместен, но что ты собираешься делать с тем, что находится в твоей гробнице?

Том немедленно вспомнил о фармакопее. Вот ее следовало спасти. И не только ради себя — ради Сэлли и всего мира. Старший Бродбент на мгновение потупился.

— Об этом я еще не думал. Коллекция потеряла для меня всякий смысл. Но я рад, Филипп, что ты об этом заговорил. Полагаю, нам следует взять Липпи и кое-что еще, что легко унести. По крайней мере вырвем хотя бы несколько вещей из лап этого отпетого негодяя. Меня убивает мысль, что он получит все остальное, но полагаю, с этим ничего не поделать.

— Выберемся и заявим в ФБР, Интерпол…

— Хаузера не прижать, ты это прекрасно знаешь. Но вот что я вспомнил: с ящиками в пещере творилось нечто странное; это меня удивляло. Очень не хочется туда возвращаться, но мне надо проверить.

Филипп вскочил на ноги.

— Отец, я тебе помогу.

— Нет, я должен войти один. Бораби, сооруди мне свет. Индеец зажег пучок тростника и подал отцу.

Старик скрылся в черном проеме. Том видел, как светлый ореол двигается между клетями и ящиками. Голос Максвелла Бродбента гулко отдавался под сводами пещеры:

— Не понимаю, почему это идиотское барахло было так близко моему сердцу.

Светлое пятно углубилось в темноту, а затем и вовсе растворилось в сумраке гробницы. Филипп поднялся и, чтобы немного размяться, сделал небольшой круг.

— Противно подумать, что Липпи может оказаться в руках Хаузера.

И в ту же секунду до них донесся холодный насмешливый голос:

— Кто тут поминает мое имя?

71

Хаузер говорил мягко и успокаивающе, но при этом держал оружие на изготовку, готовый при малейшем движении пустить его в ход. Трое братьев и индеец сидели рядом с открытой дверью в гробницу и с нескрываемым ужасом в глазах повернули к нему головы.

— Прошу вас, не трудитесь — не вставайте. И вообще не двигайтесь. Можете только моргать. Филипп, рад видеть, что ты поправился. Ты сильно изменился — уже не тот никчемный хлыщ с идиотской трубкой, который два месяца назад явился ко мне в кабинет.

Хаузер сделал шаг вперед, собранный, готовый при малейшем движении скосить их всех.

— Как любезно, что вы показали мне путь в гробницу. И даже открыли дверь. Вы очень внимательны. А теперь послушайте меня: если вы будете выполнять все мои указания, никто не пострадает.

Хаузер помолчал и обвел взглядом лица четырех сидящих перед ним мужчин. Никто не ударился в панику, однако ни один не разыгрывал из себя героя. Рассудительные люди. Он заговорил как можно спокойнее и убедительнее:

— Кто-нибудь переведите индейцу, чтобы он положил лук и стрелы. Только медленно и спокойно, никаких резких движений.