(каньон замкнутый, с отвесными стенами, каньон замкнутый, с отвесными)
он вот-вот отомстит обидчикам. Да, по возвращении ему придется отчитываться перед Уолтером, может, перед самим Фарсоном, да он понятия не имел, какое наказание ждало его за потерю нефти… но все это будет позже. А в тот момент он хотел только одного – убить этих наглецов.
Впереди каньон чуть поворачивал к северу, и дно его уходило вниз. Наверное, они там, но деваться-то им все равно некуда. Небось, прижались к дальней стене каньона или прячутся между камней. Что ж, Латиго ударит по ним из всех стволов, и рикошеты пуль заставят их выйти на открытое место. Они еще выйдут с поднятыми руками, надеясь на милосердие победителей. Тщетная надежда. После того, что они сделали, после того…
Когда Латиго огибал излом, уже с револьвером в руке, его лошадь закричала, не заржала – закричала, как женщина, и поднялась на дыбы. Латиго успел ухватиться за рог передней луки и удержался в седле, но лошадь на чем-то поскользнулась и повалилась на бок. Латиго выдернул ноги из стремян, спрыгнул на землю, увернувшись от падающего животного, тут он почувствовал, что вой, который он гнал от себя, стал в десять раз сильнее, усилился до такой степени, что глаза завибрировали в глазницах, а из головы вышибло ту единственную, самую важную мысль
(каньон замкнутый, стены отвесные, каньон замкнутый, стены…).
С такими, как Джордж Латиго, червоточина справлялась без труда.
Мимо приземлившегося на четвереньки Латиго проскакивали всадники, на которых напирали сзади другие всадники, парами протискивающиеся через зазор в нарубленных ветках (потом, по мере того как зазор расширялся, уже и тройками).
Перед Латиго мелькали черные хвосты и серые ноги лошадей, сапоги, башмаки, джинсы всадников. Он попытался встать, и тут же лошадиное копыто угодило ему в затылок. Шляпа смягчила удар, и Латиго не потерял сознания, но тяжело рухнул на колени, наклонившись вперед, словно собрался помолиться. Перед его глазами заплясали звезды, а по шее потекла кровь из рваной раны на затылке, нанесенной копытом.
Теперь он слышал, как ржут другие лошади. И кричат люди. Вновь поднялся, кашляя в поднятой лошадьми пыли (едкой пыли, которая резала горло, как дым), и увидел Хендрикса, который пытался податься на юг или восток, вырваться из-под напирающих всадников. Ему это не удавалось. Самую дальнюю треть каньона занимало какое-то болото, заполненное зеленоватой, клубящейся паром водой. Под верхним слоем воды, похоже, затаилась трясина, в которой, судя по всему, и увязли ноги лошади Хендрикса. Она громко заржала, пытаясь подняться на дыбы. Но передние копыта словно приклеились к зеленоватой воде. Хендрикс пинал и пинал лошадь, но та не могла сдвинуться с места, хоть и пыталась. А голодный дребезжащий вой забивал уши Латиго и заполнял весь каньон.
– Назад! Поворачивайте назад!
Он хотел выкрикнуть эти слова, но едва прохрипел их. И всадники по-прежнему проносились мимо него, поднимая пыль, невероятно густую пыль. Латиго набрал полную грудь воздуха, чтобы крикнуть громче… они должны повернуть назад, в каньоне Молнии затаилось что-то ужасное… и выдохнул, не произнеся ни слова.
Ржущие лошади. Едкий дым.
И этот ужасное, сводящее с ума дребезжание. Лошадь Хендрикса затягивало в болото, с выпученными глазами, оскаленными зубами, падающими с губ хлопьями пены. Вот Хендрикс упал в вонючую воду, над которой поднимался парок, да только не в воду. Болото выпростало зеленые щупальца. Одно прошлось по щеке, обнажая белые кости, второе вырвало глаза, остальные обхватили тело и потащили в глубину. Но прежде чем Хендрикс скрылся под зеленоватой поверхностью, Латиго увидел, как из раззявленного рта густым потоком хлынула кровь.
И другие это увидели, попытались податься прочь от зеленой западни. Но на тех, кому это удалось, надавила следующая людская волна, некоторые из всадников продолжали подбадривать себя воинственными криками. Новые люди и лошади посыпались в зеленоватое марево, которое с жадностью заглатывало их. Латиго увидел солдата, которому отдавал свой револьвер. Бедолага, который, подчиняясь приказу Латиго, застрелил одного из своих товарищей, чтобы привести остальных в чувство, вопя, спрыгнул с лошади и на четвереньках пополз прочь от зеленой мерзости, которая уже ухватила его лошадь. Попытался подняться на ноги, но оказался на пути двух всадников. Успел закрыть руками лицо и тут же угодил под копыта.
Крики раненых и умирающих заполнили каньон, но до Латиго они долетали из далекого далека. Слышал он лишь дребезжащий вой, в котором, однако, начал различать слова. Голос приглашал его прыгнуть в болото. Покончить со всем этим ужасом. Почему нет? Ведь все кончится, не так ли? Будет поставлена точка.
Но вместо того чтобы подчиниться, он попятился от западни, и на этот раз попытка удалась: напор всадников ослабевал. Те, кто последними прорвался сквозь устье каньона, придержали лошадей. Но их силуэты терялись в густом дыму.
Эти коварные мерзавцы подожгли нарубленные ветки. Боги небес, боги земли, я думаю, мы в ловушке.
Он не мог отдавать команды – всякий раз когда Латиго набирал полную грудь воздуха, он вылетал из нее сухим кашлем, – но сумел схватить за руку проезжающего всадника, парнишку лет семнадцати, и скинуть его с лошади. Паренек полетел головой вниз и размозжил голову о камень. Латиго же запрыгнул в седло еще до того, как последняя дрожь ушла из ног паренька.
Он развернул лошадь и направил ее к устью каньона, но через двадцать ярдов его остановила густая завеса дыма. Ветер дул ему в лицо, и сквозь дым Латиго с трудом разглядел оранжевое пламя горящих веток.
И ему пришлось поворачивать к зеленому болоту. Новые всадники возникали из дыма. Один врезался в лошадь Латиго, и того второй раз за пять минут сбросило на землю. Он приземлился на колени, с трудом поднялся на ноги и, шатаясь, поплелся прочь от огня, надсадно кашляя, с красными, слезящимися глазами.
За изломом каньона дышать было чуть легче. У самой червоточины Латиго увидел месиво лошадей, многие переломали ноги, и ползающих, вопящих людей. На зеленой поверхности плавали шляпы, сапоги, шейные платки. Даже горн.
Иди сюда, зазывало зеленое чудище, и Латиго уже не находил в себе сил сопротивляться этому мягкому, обволакивающему голосу. Заходи, тут ты сможешь отдохнуть, расслабиться, забыть о всех проблемах.
Латиго поднял револьвер, намереваясь пристрелить этот голос. Он не верил, что голос можно убить, но помнил лицо своего отца и хотел войти в болото, нажимая на спусковой крючок. Умереть в бою.
Да только не нажал. Револьвер выпал из его разогнувшихся пальцев, и он направился к червоточине, как и те, кто окружал его. Дребезжащий вой прибавлял в силе, кроме него, Латиго уже ничего не слышал и не чувствовал.