Когда папа велел ему поехать в артармонский дом и ждать там одному возвращения Мэри, он поначалу возражал. Но папа настоял на своем и запретил ему возвращаться на Серф-стрит. Целую неделю Тим ждал: дни напролет косил траву, пропалывал клумбы и подстригал кусты, а по ночам бродил по пустому дому, включив во всех комнатах свет, призванный прогнать демонов бесформенной тьмы, пока не уставал настолько, чтобы забыться сном. Теперь ему нечего делать на Серф-стрит, сказал папа, и когда он попросил папу поехать с ним, то получил решительный отказ. Думая об этом сейчас, на восходе солнца, Тим понял: папа точно знал, что случится. Папа всегда все знал.
Вчера вечером на западе гремел гром, и в воздухе плавал острый землистый запах дождя. В детстве Тим страшно боялся грозы, пока папа не показал, что страх быстро проходит, если выйти на улицу и поглядеть, как здорово, когда молнии вспарывают черное небо и гром ревет, точно громадный невидимый бык. Поэтому, приняв душ, он вышел голым на террасу посмотреть на грозу, смятенный и встревоженный. В доме призраки с невнятным бормотанием выпрыгивали бы на него из каждого угла, но здесь, на террасе, где влажный ветер ласково гладил голую кожу, они не имели власти над ним. И постепенно Тим растворился в нежных объятиях ночи, слился в единое целое со всеми неразумными существами, населяющими планету. Казалось, он ясно видит каждый лепесток каждого цветка, едва различимого во мраке, и все на свете птичьи голоса беззвучно поют у него в груди.
Поначалу он лишь смутно ощущал присутствие Мэри, пока любимая рука не обожгла ему плечо, наполнив тело болью, которая одновременно не была болью. Тиму не пришлось призывать на помощь умственные способности, чтобы осознать произошедшую в ней перемену и понять, что ей так же нравится прикасаться к нему, как он жаждет прикоснуться к ней. Он немного подался назад, чтобы спиной прижаться к ее грудям, а когда она положила ладонь ему на живот, он весь напрягся и оцепенел, не в силах вздохнуть от страха, что она может отстраниться и уйти. Первый поцелуй, состоявшийся много месяцев назад, пробудил в нем страстное желание, которое он не знал как утолить, но второй поцелуй исполнил Тима странного, торжествующего сознания своей силы, ибо теперь благодаря папе он располагал нужными знаниями. Он хотел ощущать ее кожу, но одежда мешала, однако он сумел совладать с собой и сделать все правильно: снять с нее одежду осторожно, чтобы не испугать и не обидеть.
Ноги сами понесли Тима в сад, поскольку он ненавидел дом в Артармоне: здесь он чувствовал себя чужим и не знал, куда отнести Мэри. Только в саду он чувствовал себя свободно, потому и пошел в сад. И здесь, в саду, он наконец-то дотронулся до ее голых грудей — в саду, где он был просто одним из мириад живых существ, он мог забыть о своей неполноценности и раствориться в сладком, всепроникающем тепле ее тела. И он растворился на долгие часы, сгорая в огне невыносимого блаженства и сознавая, что она с ним каждой клеточкой своего существа.
Печаль накатила, когда Мэри захотела вернуться в дом и он понял, что сейчас им придется расстаться. Он тянул время, наслаждаясь каждым моментом близости, пока нес на руках ее маленькое тело, мучительно терзаясь мыслью о неизбежном расставании и задаваясь вопросом, сколько времени придется ждать до следующего раза. Сердце у него разрывалось, когда он положил Мэри на кровать и повернулся, собираясь уйти. А когда она притянула его к себе и заставила лечь рядом, он лишился дара речи от потрясения, поскольку не догадался спросить у папы, будут ли они с Мэри спать вместе каждую ночь, как спали мама с его отцом.
Именно в тот момент он понял, что действительно связан с ней неразрывно и теперь может уйти под землю, заснув последним вечным сном, без всякого страха, поскольку она всегда будет лежать там в темноте рядом с ним. Ничто никогда больше не испугает его: он победил в себе даже страх смерти, когда понял, что никогда уже не останется один. Ибо он всю жизнь был бесконечно одинок, не имея доступа в мир разумных людей, наблюдая за ним с далекой периферии, изнывая от желания войти в него и никогда не получая такой возможности. Никогда, никогда. Но теперь это не имело значения. Мэри соединилась с ним самыми крепкими, самыми надежными узами. И он любил ее, любил, любил…
Тим сполз ниже, уткнулся лицом в ложбинку между ее грудями, чтобы ощутить их мягкость, и кончиками пальцев легко провел вокруг твердого, дразнящего соска. Мэри проснулась с блаженным мурлыканьем и обняла его. Он хотел снова поцеловать ее, он ужасно хотел поцеловать ее, но вместо этого вдруг рассмеялся.
— Чего ты смеешься? — сонным голосом спросила она, потягиваясь и просыпаясь окончательно.
— О, Мэри, ты гораздо лучше моего плюшевого мишки! — проговорил он сквозь смех.
Когда Мэри позвонила Рону сообщить, что она дома и с Тимом все в порядке, ей показалось, что голос у него усталый.
— Может, приедешь, погостишь у нас несколько дней? — спросила она.
— Нет, спасибо, дорогая. Без меня вам будет гораздо лучше.
— Это не так, ты сам знаешь. Мы беспокоимся о тебе, очень скучаем и хотим тебя видеть. Пожалуйста, приезжай, Рон, или позволь мне заехать за тобой на машине.
— Нет, не хочу, — упрямо сказал он, явно исполненный решимости настоять на своем.
— Тогда можно мы приедем к тебе в гости?
— Когда выйдете на работу, сможете приехать как-нибудь с ночевкой, но пока я не желаю вас видеть, хорошо?
— Ничего хорошего, но, если такова твоя воля, мне остается только согласиться. Я понимаю: ты считаешь, что поступаешь правильно и что нас нужно оставить наедине друг с другом, но ты ошибаешься. Мы с Тимом были бы очень рады видеть тебя.
— Когда выйдете на работу, не раньше. — Последовала короткая пауза, а потом в трубке вновь раздался голос Рона, очень тихий и далекий: — Как там Тим, дорогая? Он действительно счастлив? Мы приняли верное решение? Он почувствовал себя более полноценным человеком? Мистер Мартинсон оказался прав?
— Да, Рон, он оказался прав. Тим очень счастлив. Он остался прежним, но одновременно сильно изменился. Он повзрослел, стал увереннее в себе, довольнее собой, менее отчужденным.
— Именно это я и хотел услышать. — Голос старика упал до шепота. — Спасибо, Мэри. До встречи.
Тим был в саду, пересаживал кустики венерина волоса. Легкой, стремительной походкой, новой для нее, Мэри пересекла лужайку и, улыбаясь, остановилась возле него. Он повернул голову и улыбнулся в ответ, а потом снова склонился над хрупким растением и отрезал ломкий сухой лист чуть ниже места, где стебель выглядел бледным и нездоровым. Мэри села на траву и со вздохом прижалась щекой к его плечу.
— Я только что разговаривала с папой.
— Ой, здорово! Когда он приезжает?
— Он говорит, что не приедет, пока мы не выйдем на работу. Я пыталась уговорить его приехать раньше, но он отказался. Он считает, что нам надо побыть одним, и это очень мило с его стороны.
— Наверное, только зря он так, правда? Мы же не против гостей. Миссис Паркер постоянно к нам заходит, и мы не против, да?