Тьфу. Гадость.
…Тимур плюнул на землю.
– Тимур, с приездом! – В мастерских возился у какой-то колымаги Веня.
– Привет. Сашок где?
– Так это… Мать его померла! – Веня вытер какой-то ветошью руки. – Тимур, а Белла?
– Приехала твоя Белла.
– Почему моя… Она твоя же… – Веня от смущения даже закашлялся. – Тимур, можно я к ней сбегаю, поздороваюсь?
– Стоять. Потом сбегаешь. Ты чем занимаешься? Чья? – Он стукнул ботинком по колесу колымаги.
– Это брата моего троюродного машина. Купил. Я вот кое-какой тюнинг делаю…
– Почем?
– Почем? Не, я бесплатно… – растерялся Веня.
– Если бесплатно, то в свободное время, – отрезал Тимур. – И в другом месте.
Тимур прошел в закуток, бывший его личным кабинетом, полистал журнал. По журналу выходило, что Сашок с Веней практически не работали. Сплошные убытки… Вот что случается, когда хозяина долго нет!
– Веня! Ты не в курсе, Малеев, из Таежного, когда деньги мне перечислил? – Тимур посмотрел на часы. «Хотя зачем спрашиваю, сейчас сам в сберкассу схожу!»
– Он не перечислил, – крикнул в ответ Веня. – Был тут сам, на днях… Сказал, что засуха и у него весь урожай на поле пропал. Просил еще подождать. Тимур, он не врет, Малеев этот! Такое лето жаркое, как только все еще живы… Хотя нет, мать у Сашка померла даже!
– А мне чего, лапу теперь сосать? – раздраженно воскликнул Тимур. – Блин, у всех проблемы, а у меня что, нет их?!
– Тимур, да отдаст Малеев тебе деньги.
– Отдаст! Вот придут к нему приставы, и все имущество у него опишут… Дождется! – со злостью произнес Тимур и направился к выходу.
– Тимур! Ты это… ты куда?
– На кудыкины горы! Я к Сашку. Скажу, чтобы и не думал на поминках пить. У нас тут работы, а он…
– Так мать же у него померла! Как не помянуть-то…
– А мне до лампочки. У нас условие было: выпьет – выгоню.
Тимур был вне себя. Он сел в свой родной «уазик», приехал ко двору Сашка. Сашок мало что соображал от горя, словно ничего не видел и не слышал. Равнодушно обещал Тимуру, что пить на поминках не будет.
На следующий день Тимур поехал в Таежный, разбираться с Малеевым. Пригрозил, что если Малеев не перечислит в ближайшее время деньги, то он подаст на него в суд.
На третий день Тимур отправился договариваться с потенциальными заказчиками, но те от покупки вездехода отказались – купили не так давно какой-то импортный…
На четвертый день Тимур нашел новых заказчиков.
Словом, всю неделю после приезда он крутился, точно белка в колесе.
Он один занимался всем. В поселке никто не хотел работать, всем на все было наплевать, и лишь он один, Тимур, был единственным, кто жил и горел… И почему только Белла не любила его, такого хорошего?..
Едва только образовалось «окно», Тимур отправился к ней – поговорить. Посмотреть на нее.
…Белла, по локоть в глине, лепила какой-то горшок на гончарном круге. Двери и окна в сарае, где она обычно работала, были распахнуты настежь – жарко.
– Здравствуй.
– Здравствуй, – равнодушно отозвалась девушка.
Тимур, не дождавшись приглашения, сел на колченогий стул неподалеку.
Белла молча крутила круг – с убранными вверх волосами, в обрезанных старых джинсах, майке… Ее кожа блестела от пота, тонкие пряди намокших волос висели вдоль лица.
Эти запястья. Эти щиколотки босых ног. Эти ключицы… Эта золотистая, словно смазанная маслом, влажная, гладкая кожа, маленький крестик в ложбинке над грудью…
Белла была красива настолько, что Тимуру чуть дурно не стало.
– Как жить-то дальше будем, Белла? – с трудом произнес он.
– Я не знаю.
– Я тебя никому не отдам. К тебе и на шаг никто подойти не сможет.
– Я знаю, – повторила она. Потом все-таки заговорила: – Ты, я слышала, зверствуешь сильно.
– Неправда. Это я людям оскотиниться не даю, – возразил Тимур. – Я хороший.
– Ты не бог, чтобы людей наказывать.
– Я все делаю правильно.
– Откуда ты знаешь? – Она пожала плечами презрительно. – Ты… ты безжалостный!
– А ты? Почему бы тебе меня не пожалеть, а?
Белла ничего не ответила, вновь принялась вертеть круг.
Тимур посидел рядом с ней еще немного, потом вышел.
Высоко над головой синело небо. Ослепительно сияло солнце. Пахло выжженной травой, из окон дома доносился аромат варенья… Анжелка варила.
И небо, и солнце, и горько-сладкий аромат, разлитый в воздухе – все это навевало покой, умиротворение. Обещало счастье.
«А я сглупил, – вдруг подумал Тимур. – Чего это я на Беллу взъелся? Это ей Африканов голову заморочил. Надо было его убрать. Да, точно! Надо было придумать что-то такое, хитрое… Чтобы его не было. И чтобы Белла не знала об этом. А потом явиться к ней, утешать, сочувствовать… рано или поздно она бы вновь полюбила меня. Ей деваться было бы некуда… А теперь она думает, что я злодей. Я сглупил, ох как сглупил! Подпортил бы чего в его машине, и он бы – вдребезги… А Белла – моя… Его, его надо было убрать – Африканова!»
* * *
Вторую неделю на столе стояла бутылка коньяка и «неправильная» рюмка с коньяком. Коньяк постепенно испарялся, уровень золотисто-коричневой жидкости в рюмке с каждым днем становился все меньше и меньше…
А Африкан ходил вокруг рюмки и не мог прикоснуться к ней. Но не потому, что рано было. И не потому, что он «завязал» и теперь «развязываться» не хотел. Ерунда какая…
Африкан точно знал, что если выпьет, то умрет.
Потому что алкоголь был не только утешением и забвением. Еще он открывал невидимые двери, он выпускал мятежную душу на свободу, он давал возможность воспарить над реальностью… Алкоголь раскрепощал, он позволял сделать то, что в трезвом виде казалось безумием, пугало.
Если бы Африкан выпил, то повесился бы.
Он точно это осознавал.
Африкан знал, где в доме лежит веревка, куда эту веревку можно подвесить… Обладая сознанием сценариста, драматурга, создателя, творца, Африкан видел, как все будет. Как он выпьет, как отпустит в душе, как он, вздохнув наконец облегченно, пойдет за веревкой, как привяжет ее, поставит стул, заберется на него… как сунет голову в петлю, как шагнет со стула… И – все.
Финал. Буковки на могильной плите – как титры.
Поэтому Африкан вторую неделю ходил кругами вокруг стола, боролся с искушением.
«А я тебе сказал, Вишенка, что будет, если ты бросишь меня… Я тебя предупреждал? Предупреждал. Это ты меня убила, ты…»