Но Кирьянов уже прикрывал за собой дверь. Оставшись один в коридоре, залитом неяркими лучами здешнего полуденного солнца, зачем-то тщательно застегнул китель, покрутил головой в совершеннейшем смятении мыслей и чувств и побрел в сторону своей квартиры. Проходя мимо двери Митрофаныча, по-воровски огляделся, осторожненько приблизил ухо к тонкой тисненой коже, покрытой рядами гвоздиков золотистого цвета.
Слышно было, что внутри громко играет музыка и чистый, высокий голос с пафосом выводит:
Пой песню, как бывало, отрядный запевала,
а я ее тихонько подхвачу!
И молоды мы снова, и к подвигу готовы,
и нам любое дело по плечу!
А еще там слышался звонкий девичий смех и умиротворенный басок старины Митрофаныча, жизнь и там кипела ключом в классических своих немудреных радостях, и это было в порядке вещей…
Кирьянов добрался до своей двери, отчего-то на цыпочках, машинально полез за ключами в карман форменных брюк, спохватившись, фыркнул, покрутил готовой, прижал большой палец к ручке. Вошел, аккуратно притворил за собой дверь, огляделся. Чувство, будто он не один в квартире, никак не проходило. Что ж, если подумать, все правильно, так оно и есть…
Двигаясь все так же бесшумно, он открыл белую коробочку, уставился на синюю кнопку – идеально круглую, покрытую аккуратными синими пупырышками, чтобы удобнее было нажимать.
В голове стоял полный сумбур. И хотелось, и кололось, было любопытно, страшновато чуточку, то ли внутренний протест холодил все внутри, то ли азарт…
Как большинство мужиков его возраста и жизненного опыта, он со своей стороны относился к супружеской верности несколько вольно (хотя не на шутку рассвирепел бы, вплоть до рукоприкладства, окажись вдруг, что дражайшая супруга претворяет в жизнь те же принципы, но тут было что-то совсем другое, не имевшее соответствий в прошлом опыте – из фантастики, правда, давно знакомое…
Протянул руку к кнопке – и торопливо отдернул, словно обжегся или получил слабенький удар тока.
Становилось все любопытнее, кто… Уж он-то себя знал, а потому никак не ожидал увидеть в качестве воплощенной мечты-иллюзии томного подмазанного мальчика. Но не в этом дело, совсем не в том.
Указательный палец коснулся теплых пластмассовых пупырышек – и отдернулся. Кто сказал, что любопытство губит одних кошек? Охваченный решимостью и ругая себя за трусость, он вдруг даванул кнопку так стремительно и грубо, словно она была не синей, а красной, той, что пришпандорена в «ядерном чемоданчике»…
Кнопка беззвучно вдавилась до упора и вернулась в прежнюю позицию, стоило ему убрать палец.
Он стоял обратившись в слух. Ничего вроде бы не изменилось, но через приоткрытую дверь спальни слышно было, как там кто-то легонько переступил с ноги на ногу.
«Пожарный – человек мужественной профессии», – раздельно, словно на экзамене отвечал, произнес он про себя. И вошел в спальню.
Остановился на пороге. Навстречу ему сделала два шага и покорно остановилась мечта хулиганского отрочества, кавказская пленница, умница, отличница и комсомолка, Наташенька Варлей – во всем очаровании и прелести своих девятнадцати лет – или ей тогда было двадцать? – в знакомом по фильму целомудренном белом платьице шестидесятых, строгом, обнажавшем лишь колени и руки. И улыбка у нее была та самая, неповторимая, но предназначавшаяся на сей раз не толпе зрителей в полумраке, а ему лично, и глаза встретились с его глазами так, как в кино никогда не случалось, и, главное, она выглядела до ужаса живой и настоящей, как те красавицы, что резали колбаску на кухне у Мухомора…
Она подошла вплотную, так что Кирьянов ощущал аромат ее духов и волос. В совершеннейшей растерянности поднял руки, положив ладони ей на талию, и она легонько прижалась к нему упругой грудью, всем телом, улыбнулась и, опустив глаза, прошептала:
– Вот, пришла… Я твоя теперь.
Какие там иллюзии… Он держал в руках натуральную живую девушку, теплую, гибкую и покорную. В голове у него совершенно затуманилось от всего, что ощущало тело…
А в следующий миг он, отчаянным движением вырвавшись, выскочил в прихожую и стукнул кулаком по кнопке так, словно хотел разнести ее вдребезги.
Стоял, опустив руки и тяжело дыша. Сделав несколько шагов – показавшихся громадным расстоянием, – заглянул в спальню, и там, разумеется, никого уже не было… но это ведь ненадолго? Достаточно вновь нажать кнопку, как она появится в спальне, недостижимая мечта, с которой можно делать все, что угодно, и она будет только рада. И он никогда не сможет ответить себе на один-единственный вопрос: правильно это или нет. Ни за что не сможет…
Он вышел из квартиры, стукнув дверью, спустился в вестибюль и вышел наружу, под бледно-зеленое небо, впервые за все время недолгого пребывания здесь пораженный по-настоящему. Путешествие в другую Галактику было скучным поворотом рубильника, произведенным трясущейся с похмелья рукой затрапезного вахтера. Все неисчислимые инопланетные пейзажи, возникавшие перед ним на экране битых два дня, все панорамы диковинных инопланетных городов, все физиономии их обитателей, вся эта бездна информации так не удивили – быть может, из-за своего обилия, разнообразия, калейдоскопической пестроты архитектурных форм и красок. Зато обыкновенная девушка, точная копия очаровательной актрисы, для него всегда оставшейся двадцатилетней…
Он бездумно шагал по выложенной прямоугольными плитками дорожке, этакой пограничной полосе, окружавшей весь невеликий городок, потом сошел с нее в невысокую желтую траву и брел себе дальше, ни о чем особенном не думая, попросту подставив лицо легкому ветерку, чувствуя, как помаленьку улетучиваются остатки и хмеля, и недавнего ошеломления. Замечательно, что существуют на свете трава, солнышко и тишина…
И споткнулся, едва не полетел кубарем. Успел вовремя сохранить равновесие, нелепо взмахнув руками, выпрямился. Недоуменно уставился под ноги.
По начищенному боку черного форменного полуботинка протянулась рваная царапина – погиб казенный шуз, вот незадача! Но это уже не имело особенного значения. Потому что он разглядел, обо что споткнулся: скрытая высокой травой серая бетонная плита, развалившаяся на несколько кусков, выщербленная временем и дождями, с торчащей ржавой арматурой. А вон и еще одна, и еще…
Ясно было, что это остатки мощеной некогда и давным-давно заброшенной дорожки, уходившей от поселка в места необитаемые, меж двумя ближайшими холмами, спускавшейся по пологому склону.
Не раздумывая, он пошел туда, держась рядом с растрескавшимися, едва заметными в траве плитами, оплетенными местными ползучими растениями с розовыми цветочками. Прошел меж холмов, а там пологий склон скрыл от него поселок.
Не все ли равно, чем заниматься, чтобы убить время. Пожалуй, так даже лучше – бродить по окрестностям, вместо того чтобы тупо пялиться на стереоэкран, выплескивающий очередные порции информации в таком количестве, что во всем теле появлялась тяжесть, как при переедании…