– Хвостовым мозгом ты думал, чадушко, – безжалостно сказал Шибко. – Даже не спинным. Будет время, расскажу тебе про Владика Проныру. Был такой еще до тебя, задолго тому… Вот тот бегал – завидки брали, слезы наворачивались от умиления… Гений был в своем роде. Куда уж тебе, гунявому… Ничего, ребята, не переживайте. Я в отличие от этого крабика этического гуманизмом не страдаю. Вы у меня еще оба хлебнете вдоволь строевой и изучения оружия – согласно соответствующим статьям устава, пусть и напечатанным мелким шрифтом. От рассвета, как говорится, и до горизонта… Не на губу же вас сажать? У нас ее сроду не водилось, это при Митрофаныче разве что, во времена его орлиной юности… Вот тогда бы вы насиделись на хлебе и воде… Ничего, и у меня побегаете, что твои электроны по орбитам, зуб даю. А знаете, за что получите от отца-командира дополнительный втык? Акция объявлена, дорогие мои, группа давно должна быть на месте – так нет, изволь за вами гоняться, зайчики-побегайчики…
– Какой такой дополнительный втык… – тихонько ворчал Мухомор, поспешая за размашисто шагавшим прапорщиком. – Хренов – как дров. Я все параграфы изучил, нет там ничего насчет такой вот самоволки и дополнительных втыков…
– Был бы раздолбай – а параграф приложится, – бросил Шибко, не оборачиваясь. – А в общем, вам везет, разгильдяи. Вы и не представляете, как вам повезло, что не напоролись на серьезные неприятности.
Мухомор моментально насторожился:
– Это с чего ты такой добрый, фельдмаршал ты наш? Неспроста ведь!
– Ну конечно, неспроста, – сказал Шибко, обернувшись к нему и обнажив в улыбке великолепные белые зубы, вполне годившиеся для того, чтобы перекусывать гвозди. – Акция на сей раз столь специфическая, что совершенно безразлично, когда ее начинать. Можно в любой момент, как нам удобнее, ничуть не поджимают срока.
– Ах, во-от оно что, – сказал мгновенно поскучневший еще более Мухомор. – Ах, во-он оно как… Огребем по самое не могу…
– Не исключается, – серьезно сказал Шибко.
После нескольких минут совершеннейшей неподвижности, когда окончательно стало ясно, что тревога оказалась ложной, Кирьянов приподнялся на локтях, выглянул из-за поваленного ствола.
По ту сторону упавшего давным-давно, уже основательно подгнившего дерева темнело густое переплетение огромных, причудливо вырезанных листьев, напоминавших земные папоротники. Что-то их, конечно, всколыхнуло на пару секунд, но определенно не то, чего им следовало избегать как черт ладана. Точнее, не те.
Им владели двойственные чувства – с одной стороны, следовало выполнить приказ в точности, ни в коем случае не входить в соприкосновение с неведомыми обитателями планеты, с другой – хотелось увидеть издали хотя бы одного. Как будто от этого хоть что-то станет ясным…
Он вздрогнул, все тело прошила мгновенная судорога мимолетного инстинктивного страха. Над поваленным стволом бесшумно взмыл темный клубок величиной с мужскую голову, проворно и причинно перекатился на ту сторону, где лежал Кирьянов, приземлился в низкую траву перед самым лицом.
Ну вот, еще один. Гнездо у них тут, что ли? Кажется, десятый уже или одиннадцатый, пожалуй что…
Клубок был мохнатый, длинношерстный, и от него ничуточки не пахло. Совершенно никакого запаха, а значит, инструктор был прав: создание это относилось либо к дичи, либо к самым мелким хищникам, вынужденным пробавляться разве что местными жуками или мышами. Только крупный хищник откровенно смердит за версту, ему-то нет нужды вылизывать шерсть по сто раз на дню, чтобы, не дай бог, не почуяли…
Все повторилось, как несколько раз за эту ночь. Клубок, посверкивая полудюжиной отражавших лунный свет бусинок, живых, подвижных – несомненно, глаза, – протянул что-то вроде тонкого гибкого шнурка, невесомым паутинным прикосновением скользнувшего по щеке Кирьянова. Тот сложил губы трубочкой и выдохнул воздух.
Мелкий зверь, сдавленно и хрипло пискнув, неуловимым движением перекатился через поваленное дерево на ту сторону и бесшумно канул в заросли. Ни один стебель не колыхнулся.
Почувствовав на плече руку штандарт-полковника, Кирьянов зачем-то кивнул, поднялся на ноги и, пригибаясь, перепрыгнул поваленное дерево. Парой секунд позже к нему присоединились Зорич и Кац. Командир кивнул в ту сторону, где среди зарослей виднелось нечто похожее на звериную тропу, и они двинулись по ней вереницей.
Приходилось то и дело отводить от лица мягкие разлапистые листья, осторожно ощупывать стежку подошвами – здесь хватало вылезавших из-под земли кривых корневищ. И жизнь вокруг кишмя кишела – что ни миг, кто-то крохотный шарахался из-под ног, то ныряя в чащу, то ошалевшей кошкой взлетая на ближайшее дерево, кто-то тихонько стрекотал и свиристел в кронах и за кустами, кто-то порхал меж папоротников, ловко их огибая…
Хорошо еще, что эта почти непролазная чащоба была сухой, ничем не напоминала влажные джунгли. И местной живности бояться не приходилось, будь она хоть трижды плотоядной: инструктор, как теперь стало ясно, говорил чистейшую правду, уверяя, что есть в человеке нечто, делающее его насквозь чуждым и посторонним для здешних пищевых цепочек. Совершенно несъедобным.
Даже здешние насекомые, едва коснувшись кожи, отлетали в стороны, разочарованно пища, – человек им был решительно неинтересен, как и всей прочей фауне. Жаль только, что местная флора, неразумная и неподвижная, как ей и полагалось, не перенимала столь положительного опыта. Окажись так, что корни сами убирались бы из-под ног, ветки не царапали лицо, а листья сворачивались бы в трубочку, уступая дорогу, было бы совсем здорово…
Тропинка расширялась, превратившись постепенно чуть ли не в просеку, вполне просторную для того, чтобы по ней делали променад мамонты. А это уже легонько беспокоило: может оказаться, что просеку используют для ночных рейдов те самые разумные обитатели планеты, от коих надлежало скрываться…
Но ничего не попишешь: чащоба была совершенно непролазной, и они, бредя напролом, ни за что не успели бы к назначенному времени… Приходилось рисковать, держа ушки на макушке.
Все вокруг казалось чуточку нереальным, зыбким, неустоявшимся: на здешнем ночном небосклоне, усыпанном крупными звездами, сияли сразу три луны, две побольше, одна поменьше, не белая, как другие, а синеватая, так что каждая былинка, не говоря уж о кустах и деревьях, отбрасывала по три тени в разные стороны, и луны не стояли на месте, понемногу перемещались по своим орбитам, так что игра тройного бледного света, тройных теней порой превращала окружающие заросли в нематериальные, колышущиеся миражи. Иногда трудно было оценивать расстояние, и кто-то спотыкался, а кто-то, тихонько выругавшись, вламывался в самую глубину кустов…
Но в общем и целом они продвигались к месту назначения довольно резво, Зорич ни разу не поторопил. Размышления и догадки, как водится, приходилось держать при себе, но Кирьянов мог поклясться, что остальным так же неуютно, как и ему самому. Хватало поводов…