Сейбер почувствовал, как присутствующие в комнате люди вздрогнули при мысли о том, что им грозит, если не удастся угодить Гримсборо.

Взяв перо, Гримсборо вернулся к своей работе за письменным столом, не обращая больше внимания на слуг, жену, дочерей и Сейбера.

— Мы начнем с ванны, — решительным тоном сказала леди Гримсборо.

При одной мысли о том, что эта женщина увидит его голым, Сейбер принялся вырываться из цепких рук слуг.

Мгновение спустя старшая девочка, бледная глупая неженка, одетая во что-то розовое с рюшечками, сказала умоляющим тоном:

— Мама, он такой худенький. Позволь нам, пожалуйста, сначала покормить его.

— Нет, его нужно сначала помыть. Разве ты не чувствуешь, как от него пахнет? — сказала леди Гримсборо, помахав надушенным кружевным платочком перед своим лицом.

Сейбер научился драться, пройдя тяжелую школу. Повиснув на руках одного слуги, он сбил с ног второго и, вырвавшись из их рук, помчался к двери.

Главный слуга с лицом, лишенным какого бы то ни было выражения, успел схватить его, и двое лакеев повалили его на ковер.

Главный слуга помог поставить Сейбера на ноги и отряхнул свои белые перчатки.

— Совершенно ясно, что маленький сукин сын проживет без еды еще несколько часов, — сказала леди Гримсборо, окинув Сейбера таким взглядом, как будто он был ощипанным цыпленком, приготовленным для тушения.

Гримсборо сказал холодным тоном, отчетливо произнося слова:

— С этой минуты его будут звать Рауль. Рауль Лоренс.

Леди Гримсборо в полном смятении спросила:

— Лоренс? Но неужели ты намерен…

— Усыновить его? Именно так. Он Рауль Лоренс, сын виконта Гримсборо, и он станет английским джентльменом. А тебя прошу обеспечить, чтобы все в моем доме сознавали, что если мальчика будут называть неправильным именем или величать не тем титулом, это вызовет мое неудовольствие.

Сейбер покинул страну, где был вольным, как птица, и оказался в аду. А его отцом стал сам принц тьмы, дьявол.

Глава 2

Три месяца спустя

Томпсон, дворецкий, впервые перешагнул через порог малой гостиной во время урока танцев Сейбера. Своим звучным голосом, который так раздражал мальчика, он объявил:

— Мистер Лоренс, ваш отец желает поговорить с вами.

Сейбер так резко остановился, перестав вальсировать, что его средняя сестра — он теперь знал, что ее зовут Белл — что-то пискнула от неожиданности и наступила ему сразу на обе ноги.

— Зачем? — спросил он.

— Мы не обсуждаем желания лорда Гримсборо. Мы лишь по возможности скорее делаем то, что нам приказывают.

Сейбер с тревогой взглянул на него.

У Томпсона была тяжелая рука, и он прибегал к плетке, требуя абсолютного повиновения, когда обучал этикету, однако на этот раз, когда Сейбер проходил мимо него по пути в кабинет Гримсборо, он положил руку ему на плечо, чтобы успокоить.

Значит, ничего хорошего ждать нельзя.

Сейбер покопался в памяти, пытаясь припомнить, что он мог натворить такого, что заставило бы отца вызвать его к себе. После своего прибытия он видел Гримсборо только издали, и этого было для него достаточно. Он узнал, что отец приводит в ужас каждого из живущих в доме: свою супругу, на которой женат вот уже пятнадцать лет, своих дочерей, своего управляющего поместьем, своих слуг, начиная с Томпсона и кончая последней девчонкой-судомойкой. Гримсборо не был каким-то необычайно жестоким хозяином, не был он также и распутником или извращенцем. Казалось, он не интересуется ничем, кроме собственных увлечений — коллекционирования книг, посещения драматического театра и скачек. Однако была в нем какая-то загадочная мрачность. В его присутствии солнечный свет тускнел, а воздух становился холоднее. Когда он обращал внимание на человека, виновного в каком-нибудь проступке, этот человек — будь он благородный или простолюдин — старался избежать прикосновения даже к его тени.

Сейбер его не боялся. По крайней мере, он убеждал себя в этом. И в некотором смысле это было правдой. Он был слишком занят, чтобы бояться своего отца. Он обнаружил, что и впрямь является невежественным дикарем, как называл его Гримсборо. Он говорил на морикадийском, английском, испанском и французском языках, но на всех языках был безграмотен. Он умел заключать сделки, умел производить в уме арифметические расчеты, но не умел читать числа. Он умел рассказать какую-нибудь историю так, что сестры ловили каждое его слово, но не умел записать ее. Он чувствовал, где находятся север, юг, восток и запад, но не умел пользоваться картой.

Он умел ездить верхом… Он умел это делать лучше, чем кто-либо другой, и быстро обнаружил, что отцовские чистокровные скакуны способны мчаться, словно ветер.

В течение трех месяцев он впитывал, поглощал, усваивал все, чему его учили, движимый уверенностью в том, что чем скорее он узнает, как стать хорошим военным командиром, который сумеет разгромить врагов Морикадии и вернуть захваченный трон, тем скорее он сможет возвратиться домой.

А еще его подхлестывал дух соперничества. Ведь даже самая младшая из сестер гораздо лучше знала историю и литературу, чем он.

Такого он не мог стерпеть.

Его обучали также всяким правилам поведения в обществе: он научился кланяться, вести себя за столом, усвоил, какой вилкой или ложкой следует пользоваться; его научили преподносить цветы, улыбаться, он усвоил правильные фразы для всех случаев жизни и то, каким тоном их следует произносить.

Все это он презирал, но Элла, старшая из сестер, заметила, что принцу необходимо знать дипломатию и что после того как он одержит победу на поле боя, ему придется кланяться, танцевать, есть и говорить комплименты. И она была права, хотя ему это очень не нравилось.

Девочки примиряли его с этой жизнью. Не более того. Просто делали его жизнь сносной.

И каждую ночь он тосковал по своей родной стране, по диким Пиренейским горам. Ему вспоминалось суровое лицо его дедушки, который велел ему ехать в Англию. Он вспоминал успокаивающий запах матери, когда она обняла его в последний раз, а потом посадила на коня и помахала на прощание рукой.

Каждое мгновение, когда он не был занят, он тосковал по ветхому дому в лесистой местности, по запаху сосновой хвои, по неистовым зимним буранам и великолепным летним дням, по видам, открывающимся на горы и ледники.

Никто об этом не знал, но по ночам он плакал. Он, Сейбер, из королевского древнего рода де Барбари Джинет.

И теперь он шел, потому что его позвал человек, который создал весь этот ад, — его отец.

Томпсон постучал в высокую темную дверь кабинета, открыл ее и отступил на шаг, пропуская Сейбера вперед. Тот шагнул в комнату, и дверь за его спиной закрылась. Он остался один со своим отцом.