Так сидит человек, которому очень плохо. Я так и спросила, приблизившись:
— Вам плохо? Сердце? Приступ?
— Мне отлично, — прорычал он, не поднимая головы.
— Бросьте хорохориться! Сбегать за медсестрой, за врачом? За нитроглицерином?
— Идите своей дорогой!
Я не послушалась, присела на скамью.
— Если вы сейчас помрете или через полчаса адидасы отбросите, меня всю оставшуюся жизнь будет мучить совесть. Или прокуратура. Кажется, есть такая статья про неоказание помощи страждущему. Вы страждущий?
— Девушка! — Он повернулся ко мне. Знакомое выражение — усталой злости. — Оставьте меня и мои адидасы в покое! Сердце у меня не болит! Чего еще вам надо?
— Мне — ничего! — Я поднялась. — А вам не помешало бы записаться на курсы хороших манер.
Больше всего меня оскорбило обращение «девушка». Какая я девушка? Такая, как подавальщицы в столовой, телефонистки или продавщицы?
Хотя, когда на мне шорты или джинсы, легкомысленная футболка и глубоко на глаза надвинута панама, ко мне еще пристают допризывники. Но этот-то! Мог бы и заметить, что я не первой молодости, сколько раз сталкивались!
Через два дня сцена повторилась с точностью до наоборот. Я сидела в укромном уголке парка, откинувшись на спинку скамейки и положив ноги (правильнее — задрав и положив) на столик. После ванны, массажа и сытного обеда я задремала. Не заметила, что кто-то подсел.
— Сегодня отличная погода, — разбудил меня чужой голос.
Я скосила глаза, увидела трость и не сочла нужным отвечать. Надвинула панаму глубже на лоб, скрестила руки на груди, мол, вы тут лишние. Он продолжал говорить о погоде:
— Завтра обещают, что температура воды поднимется до шестнадцати градусов.
Молчу.
— А температура воздуха составит двадцать три… выше нуля… по Цельсию.
Молчу.
— Возможен дождь во второй половине дня.
Молчу. Подумаешь, ходячий прогноз погоды!
Прогноз никуда не годился. Сам себе противоречил:
— Осадки маловероятны…
Я невольно прыснула. Он продолжил метеосводку и без паузы — извинения:
— Ветер умеренный до сильного, простите мою грубость!
Молчу. Но уже не из вредности, а потому, что быстро не сообразила, как извинения принять и навсегда отрезать дальнейшее общение. Он продолжал оправдываться:
— Идиотская ситуация, идиотский перелом. Полгода в гипсе, теперь надо разрабатывать. Мази, грязи, ванны! А она, сволочь, извините, это я про свою ногу, отекает и ходить не хочет! Вы под руку попались. Ну, извините!
— Хорошо! Забыли. До свидания! — быстро проговорила я.
— Уф! — Он облегченно перевел дух. — Значит, вы, девушка, на меня зла не держите?
— Девушка в киоске газетами торгует. Я вам не девушка.
— Признаться, — в его голосе явно слышался смешок, — первый раз встречаю дев… женщину, которой не нравится, что ее называют девушкой.
— Меня ваш первый и предыдущие разы не интересуют. Идите своей дорогой!
— Теперь я спокоен. — Он насмехался открыто. — Уж вы-то точно закончили школу хороших манер.
Встал и ушел. Я перевела дух. Быстро отвязался. Лучшие кавалеры те, от которых быстро избавляешься.
На субботу я записалась в экскурсионную поездку в Гагры. Агент экскурсионного бюро, которая сидела в холле перед столовой, сообщила, что в Абхазию не было поездок пять лет, а там есть что посмотреть.
Экскурсионный автобус собирал людей рано утром по санаториям. Нужно было выйти за ворота, тебя подхватят. У наших ворот кроме меня маячил и хромоногий. Он шутливо поздоровался, сделав вид, будто снимает шляпу:
— Доброе утро, женщина!
— Здрасьть! — проговорила, как прошипела, я.
— Давайте знакомиться? — миролюбиво предложил он, не обращая внимания на мою суровость. — Как вас зовут?
— Кира Анатольевна, — нехотя ответила я.
— Олег Петрович! — Он снова снял «шляпу».
В его насмешливости, надо признать, не было мужского превосходства, от которого млеют некоторые женщины. И хамского паясничанья не было. Просто хорошее настроение в хорошее утро. Аналогично он мог разговаривать с любым другим обитателем санатория, записавшимся на экскурсию.
Подъехал автобус, мы вошли и сели на двойное свободное сиденье, я — у окна, он — у прохода. По дороге заехали еще в три санатория, подбирая людей. Им, даже парам, пришлось садиться по одному на пустые места. Я хотела предложить Олегу Петровичу: давайте пересядем, пусть муж и жена или мать с дочерью будут рядом. Но он не рыпнулся, и я промолчала. Меньше слов — меньше зацепок для разговора.
Поездка меня потрясла. Прежде в Гаграх я не бывала, но могу представить, какая благодать здесь была до войны. После пограничного пункта (между Россией и Абхазией, номинально Грузией), который произвел на меня впечатление заставы в детской игре в войнушку, мы ехали по дороге, по обе стороны которой стояли брошенные дома, на стенах многих следы от пуль и снарядов. И это было только преддверие! В самих Гаграх жуткими многоэтажными могильниками выглядели брошенные санатории и дома отдыха. Выбитые окна, облупившаяся краска, вывалившиеся из стен кирпичи, заросшие бурьяном парки. Тут можно снимать фильм-антиутопию без декораций. Посмотрите направо, посмотрите налево — райская природа и здания, дворцы в кошмарном запустении. Остались только названия — санаторий Совмина, дом отдыха железнодорожников…
Экскурсовод с гордостью рассказывала о суперэлитном санатории на пятьсот мест, куда заехали первые десять отдыхающих. Потом показала вторую гордость, как бы свидетельство налаживающейся жизни, — маленький продовольственный магазинчик со стеклопакетами дверей и белыми пластиковыми ручками.
— Как в Москве, правда? — спросила она нас гордо.
Народ не отозвался, только поддакнул маленький мальчик. Экскурсанты в автобусе были удручены. Немолодая женщина, сидящая за нами, горько заметила:
— Мы тут были с мужем, двадцать лет назад. Как можно такое испохабить? Ведь сказка была!..
Экскурсовода, которая оказалась по совместительству кандидатом филологических наук и преподавателем университета, спрашивали про войну.
Автобус стоял, она рассказывала про зверства грузин, про хороших честных абхазцев. Из уст молодой симпатичной женщины лился яд. Неудивительно: потеряла брата, одну двоюродную сестру изнасиловали, другую ограбили.
— Чтобы эта ненависть растворилась, — сказала я, — нужно много времени. Очень много! Правнуки забудут прабабушкины обиды, внуки еще помнят бабушкины слезы.
— Да! — печально отозвался Олег Петрович. — Кавказ — вечная заноза в печени России. Сидим в Москве, ничего не видим.