— Ой, ты расстроился?
Эта дура еще смела удивляться!
— Вне себя! — заверил Андрей.
Он узнал по голосу Лену-балерину и вспомнил свое о ней мнение — на редкость пустоголовая девица. Смазливая, очень пластичная и плавная, будто руки-ноги без костей, и абсолютно! клинически! совершенно глупая! Если бы не рассуждала со знанием дела о тряпках и шоу-бизнесе, можно было бы смело записывать в умственно отсталые. Когда скоротечно растворилось очарование ее телом, Андрей давился от зевоты и скуки. А теперь она разговаривает так, словно они расстались вчера, будто их связь была не мимолетным эпизодом, о котором он давно забыл, а прочными узами.
— Андрюшенька! Не надо волноваться! А знаешь, как мне сейчас тяжело? Папа говорит, что мама заболела, а я приехать не могу, потому что контракт…
— Иди ты со своими папой, мамой и контрактом знаешь куда?
— Не нервничай. Петя у тебя временно. Все-таки ты отец и должен помогать.
— Я не отец! — взревел Андрей. — Подам на генетическую экспертизу, и она докажет…
— Подавай, — спокойно перебила Лена.
От ее спокойствия Андрей похолодел, мурашки по спине побежали. А Лена продолжала трещать как ни в чем не бывало:
— Я Петеньке такие симпатичные костюмчики купила! Просто на куколку! А Петя в зимнем комбинезончике? Правда, славненький? Это я прислала. И еще хочу ему джинсики и кепочки купить, когда скидки будут. Уже присмотрела — маленькие-маленькие, а как настоящие. Прелесть!
— Лена! — Он постарался обуздать клокочущую ярость и говорить медленно и внятно. — Я не могу принять твоего ребенка, не могу свою жизнь отправить коту под хвост.
— При чем здесь кот и хвост? И мне не сладко пришлось. Нашего ребеночка выносила и родила. А как трудно было его зарегистрировать, получить свидетельство о рождении, имея только твой паспорт на руках. Взятки пришлось давать.
Подобная наглость даже для тупоголовой Лены — слишком! Требовать сочувствия в афере, которую провернула за его спиной, незаконно выставила его отцом чужого отродья! Андрей от возмущения потерял дар речи.
— А Петя сосет пустышки? — как ни в чем не бывало спрашивала Лена. — Здесь такие забавные есть, в виде бабочек и гномиков…
— Сама ты! — сорвался Андрей. — Бабочка и пустышка! Чтобы через полчаса этого Петьки в моей квартире не было!
— Ой, не могу больше говорить, — быстро зашептала Лена. — Я сейчас в гримерке, десять минут до выступления. Поцелуй нашего сынишку!
— Сама поцелуй! — заорал Андрей и выпалил с детства забытую присказку: — Поцелуй кобылу в зад!
Но вопил он напрасно, Лена его, скорее всего, не услышала, отключилась, о чем свидетельствовали короткие гудки.
Крики Андрея разбудили ребенка или сам он проснулся, но следующий час был самым кошмарным за всю тридцатилетнюю жизнь Андрея. Он потерял столько нервных клеток, сколько сгорело бы в десятке служебных конфликтов или на зрительской трибуне в сотне футбольных матчей, в которых наши бездарно проигрывали.
Вначале, когда Андрей вошел в комнату, ребенок хныкал, морщился и подрагивал конечностями, закованными в мамочкин комбинезон. Потом младенец скуксился, покраснел и душераздирающе заплакал. В третьем действии он вопил, захлебывался, кашлял — так, точно собрался помирать. Определенно — помирать, потому что человеческая глотка маленького существа могла издавать подобные звуки только в последний час. Женские слезы, коих Андрей не переносил, были легким щекотанием нервов по сравнению с этой истерикой, агонией беспомощного крохотного пацаненка.
Дурак-дураком, склонившись над младенцем, боясь до него дотронуться, Андрей твердил:
— Что ты? Чего ты? Помолчи, а? Тебе жарко? Холодно? Есть хочешь? Замолчи, как человека тебя прошу! Гули-гули! Дьявол! Я сейчас рехнусь!
Хотелось немедленно прекратить эту пытку. Как вытащить спицы, которые неожиданно загнали тебе в уши. Вырвал — и дело с концом. Накрыть маленький орущий рот подушкой — и наступит блаженная тишина. И в то же время из груди с щемящей болью рвалось сердце, было готово выскочить и оказаться в руках младенца игрушкой, погремушкой, которая успокоит и утешит. Ведь как убивается мелкий!
Андрея прошиб холодный пот. Руки дрожали, он не замечал, что идиотски пританцовывает перед диваном, несет околесицу и сам готов расплакаться. А ребенок орал. Краснел, синел, поперхивался, когда крик переходил на совсем уж ультразвуковые частоты.
Жизнь Андрея миловала и обносила младенцами стороной. Он не то что не умел с ними обращаться — на руки никогда не брал! Ближайшие карапузы — дети двоюродной сестры Ольги, младшему год, старшему три. Когда Андрей приходил к ним в гости, издалека показывал племяшам козу. Дарил подарки и считал свою миссию двоюродного дядюшки выполненной.
С тихим скулением, неслышным в истошном детском вое, Андрей наклонился и взял младенца под мышки, оторвал от постели, разогнулся и, держа «космонавта» на вытянутых руках, легонько встряхнул:
— Тихо! Спокойно! Не помирай! Как тебя? Петя? Петя-Петя-Петушок! — дурным голосом заблеял Андрей. — Масляна коровушка, то есть головушка… Как там дальше? Ваша мама пришла, молочка принесла… Чтоб твоя мама сдохла! Ну, хватит! Поревел, и будет. Вот, молодец, Петя!
Но ребенок замолк лишь на несколько секунд. Всхлипнул громко, по-взрослому, к чему-то прислушался и снова заорал. Ладонями, через ватную синтетику комбинезона, Андрей чувствовал горячее маленькое тельце. Слишком горячее.
— Взопрел, казак?
Андрей положил малыша обратно и стал расстегивать «скафандр». Элементарное действие, которое родители совершают по нескольку раз в день — вытащить ребенка из уличной одежды, — далось Андрею с большим трудом. Пот лил градом, казалось, что, высвобождая руки и ноги ребенка, он обязательно что-нибудь сломает. Тем более что Петька не только не помогал — всячески мешал процессу, орал и извивался.
Ребенок под «скафандром» оказался одет в конструкцию, напоминавшую нижнее мужское белье прошлых веков. Теплая рубаха и кальсоны как одно целое, впереди от ворота до паха застежка на пуговицах. Кажется, это называет ползунки. Или пеленки? Нет, пеленки — как портянки, тряпки.
В области трусов под ползунками что-то топорщилось. Памперсы, сообразил Андрей. Он имел о них смутное представление, почерпнутое из телевизионной рекламы. Трусы на вате, поглощающей жидкость.
— Сменить памперс? — спросил Андрей малыша.
Тот продолжал орать.
— Сменить, — решился Андрей.
Лучше бы он этого не делал! Не расстегивал детские кальсоны, не стаскивал с ног Петьки набухшую белую конструкцию, оказавшуюся внутри заполненной кишечным содержимым (а что впитывается, сволочи?) и отчаянно вонявшую…
Через минуту в радиусе полутора метров все оказалось измазанным детскими какашками. Все! Простыня, пододеяльник и подушка (только вчера менял белье), сам младенец — до ушей, потому что энергично уползал из-под рук Андрея, любимый троекуровский халат — на рукавах и животе, потому что приходилось наваливаться на корчащегося ребенка, одной рукой удерживать, а другой искать в «дедушкиной» сумке чистый памперс. И еще разобраться в устройстве этого чуда цивилизации! Оно имело форму разрезанных по боковым швам трусов с липучками-застежками. Очевидно — перед и зад, картинка с идиотским зайцем — предположительно впереди, но это уже изыск. Носите, что дают!