Преображенов задумчиво посмотрел ей вслед, почесал свою седую гриву и позвонил Дыне:
— Подготовили план будущей конференции? Зайдите ко мне. Нужно включить еще один разбор клинического случая. Докладывать будет Левашова. Какая тема? Свяжитесь с ней сами, она уточнит. Но, по-моему, звучит что-то вроде «Клинический случай хронического отравления парами йода». Что вы говорите? Чушь собачья? Имеют значение только острые отравления? Я так не думаю. Будем разбираться. Вставляйте в план.
Главврач положил трубку и крикнул секретарше, чтобы та принесла ему обед из столовой для персонала. Поднос под салфеткой уже стоял наготове. Александр Борисович вооружился ножом и вилкой, однако аппетит у него почему-то был неважный.
«Какая все-таки красивая дорожка между соснами бежит из главного корпуса в отделение! Хоть летом, хоть весной. А осенью особенно приятно идти по ней, вдыхая чудесный аромат палой хвои. И грязи на ней нет — из-за иголок. Вокруг стволов темнеют коричневые шишки, и кажется, что ты идешь не по территории больницы, а по песчаной, поросшей соснами отмели. Шагнешь по дорожке за поворот, а там — море. Балтийское серое или южное голубое — разве уж это имеет значение? Прекрасно знать, что впереди ожидает простор. Однако красивый вид продолжается только до поворота. — Альфия вздохнула. — А как повернешь — везде красные кирпичные корпуса, корпуса… Вот патологоанатомический, куда позавчера увезли тело Оли Хохлаковой, вот прачечная, сейчас туда Марьяна и Нинель несут пакеты с грязным бельем, дальше чуть в сторону — пищеблок. Дорожка кончается, а с ней заканчивается и мечта. Дальше — асфальт. Выход на площадь к магазину, автобусная остановка. Который час? На башне главного корпуса пробило четыре. Малиновая крыша въезжает в ворота. Уже вон и люди бегут к остановке. Торопятся домой».
Кто-то вышел из дверей ее отделения.
— Здравствуй, Володя! Куда бежишь? На автобус? А где твоя машина?
— Бензин подорожал.
— Понятно.
Какой-то у Володи странный вид. Смотрит вроде в глаза, а на самом деле мимо.
— Что не заходишь? Не виделись с тобой тысячу лет.
Он остановился.
— Знаешь, мне теперь некогда. У меня дома жена, все такое…
Альфия вдруг почувствовала, что ее как будто сбили с ног.
— Ты женился? Когда? И мне ничего не сказал…
— Ты мне не мать. Извини, автобус уйдет.
— Но… как же так? Ведь ты говорил…
Она все еще не могла поверить: домработницы, интернши, плевать, это проходящее, она была к этому снисходительной, но женитьба?
Володя нетерпеливо смотрел в сторону «Красной Шапочки».
— А что тут такого? Ты мне отказала. Я свободный мужчина.
Она пробормотала:
— Конечно-конечно… Но все-таки мы же с тобой были не чужие… На ком ты женился?
Он злобно искривился.
— Какая тебе разница? А что касается того, что не чужие… Свои так не подводят, как ты меня подвела!
Альфия опешила. Она никогда еще не видела Бурыкина таким противным.
— Но я же не нарочно! Если ты о теплицах, то откуда я знала, что должна была молчать? Ты же меня не предупреждал!
Его глаза сощурились до щелочек.
— Если бы ты знала, на какие бабки меня нагрела! Не думал я, что ты способна фискалить из ревности!
Она еще не вполне понимала.
— Ты что, растратил больничные деньги, отпущенные на строительство?
— Какие больничные деньги! Деньги-то были мои!
— Тогда объясни…
— Не буду я объяснять. Автобус уедет.
Она вцепилась в его рукав.
— Нет, стой! Поедешь на электричке. Я не отпущу тебя, пока ты не объяснишь мне, в чем дело.
— Еще чего! Не надо здесь истерик. Вон, пол-автобуса уже высунулось в окна.
Альфия отошла от Бурыкина на шаг.
— Говори. Я хочу понять, в чем ты меня обвиняешь.
— Из-за тебя Преображенов потребовал, чтоб я отдал ему уже построенные теплицы.
— Так ты же и так строил их для больницы?
— Да ни фига подобного! — заорал он ей в лицо. — Я строил их для себя! Ведь там к моему забору все равно примыкает пустырь! Одна крапива. Много ли земли я присоединил? Какую-то несчастную сотку! Все лето возился с этими дураками, ходил за ними, как нянька, чтобы они чего там не натворили, израсходовал кучу денег на стройматериалы — и все из-за тебя пришлось отдать! Теперь понимаешь, что ты сделала?
Альфия отошла еще на шаг.
— Какой, однако, хозяйственник в тебе пропадает! Я-то думала, Преображенов тебя привлек, потому что ты все знаешь, все умеешь… А ты, оказывается, для себя. — Она интуитивно опять взяла ту ироническую манеру, в которой всегда разговаривала с Володей. — Не пробовал баллотироваться куда-нибудь в губернаторы? В начальники районного масштаба? У тебя, думаю, дело бы пошло… А еще лучше — плантацию бы завел, с рабами… Чем наши больные хуже?
— Может, и завел бы. Трудотерапия дуракам полезна. Меньше мысли разные мучают. И если бы ты не проболталась…
— Это ты дурак, — Альфия была уже совершенно спокойна. — Все равно бы узнали про твои теплицы.
— А ни фига! Я уже ведь и сетку купил. Забор бы передвинул. Кто в крапиву полезет территорию обмерять? — Бурыкин демонстративно выплюнул перед Альфией жвачку. — Вот только я не пойму, какой тебе резон был меня закладывать? Туда в жизни никто не заходил, и никогда бы никто не узнал, что я что-то строю.
Альфия посмотрела на него презрительно.
— Так ты думаешь, я из ревности, что ли?
Владимир пожевал немного губами:
— Видел я, какими глазами ты на Аньку смотрела. И на домработницу.
— Какой же ты, оказывается, идиот! Мне ведь даже в голову не пришло, что ты просто решил расширить свои владения.
— Это и неудивительно. Особенно если учесть, что головой ты, возможно, пошла в свою сумасшедшую мамашу.
— Ты просто… просто… — Альфия поднесла ладони к лицу, как бы защищаясь.
— Вон, посмотри, у тебя и пальцы дрожат! Полечиться тебе надо, Левашова.
Бурыкин повернулся и побежал к автобусу. Альфия закрыла глаза и крепко сжала зубы.
«Не вздумай еще что-нибудь сказать. Не унижайся перед этим дерьмом».
Когда же она вновь осторожно подняла веки, никого перед ней уже не было. «Красная Шапочка», подъехав к воротам, выпустила из глушителя сизый дым, и только росшие перед самой площадью сосны шумели над головой зелеными макушками.
Сова, помахивая пустым мешком, возвращалась из прачечной. За ней осторожно ступала по сосновым иглам Марьяна. Альфия дождалась, пока они подойдут. Только бы не заплакать!