— Мы выберемся отсюда, — говорит она. — Не бойся.
Она проворачивает ключ зажигания. Двигатель затарахтел… и стих.
— А я тебе говорила, — вполголоса ворчит Гвен.
Без включенных дворников ничего не разглядеть. Дождь звучит музыкой с другой планеты. Марч откидывается на сиденье, закрывает глаза. Она и так, не видя, прекрасно знает: слева тянутся поля фермы Гардиан и стоит каменная стена, забравшись на которую она ходила с раскинутыми руками, готовая ко всему на свете. Ей действительно тогда верилось, будто она держит свою судьбу всей пятерней, как если была шариком из зеленого стекла или яйцом малиновки, брелоком, который глупая девчушка, найдя, берет себе. Ей верилось: все желанное со временем получишь, ведь судьба — сила, что работает на тебя, а не против.
Марч пробует опять завести машину. «Давай, детка», — приговаривает она. Эта дорога — совсем не то место, где ей хочется находиться. Ей слишком хорошо известно, кто живет неподалеку, и постучаться в его дверь отнюдь не входит в ее планы. Марч жмет на газ всем телом и душой в придачу, и зажигание наконец срабатывает.
Гвен обвивает шею матери руками. Междоусобица до поры до времени забыта, а равно и причины, по которым Марч настояла тащиться с ней за тридевять земель, а не остаться дома с Ричардом.
Что, мать не верит дочери? Или та совершила у себя дома в Калифорнии федеральное преступление? Нечто вроде. Вещественное доказательство номер один: противозачаточные таблетки на дне рюкзака Гвен, зажатые между салфетками «Клинекс» и батончиком «Сникерс». Доказательство номер два: «травка» и рулончик папиросной бумаги, найденные на днях в ящике ее тумбочки. И конечно же, номер три, самое отягчающее доказательство из всех: отсутствующее выражение лица у любой пятнадцатилетней девчонки. Номер три — вот причина и следствие. Номер три — вечные проблемы, и слезы ночь напролет, и ледяной холод отношения к матери — не важно, по поводу или без.
Догадывается ли Гвен, что Марч знает эти пятнадцать вдоль и поперек? Знает, например: что бы ни пришло к тебе в этом возрасте во всей своей неотвратимости — станет преследовать вечно, если развернешься и побежишь.
— Чем скорее мы выберемся отсюда, тем лучше, — сухо информирует Гвен мать.
Ей смерть как хочется курить. Приходится держать себя в руках, а это отнюдь не то занятие, в котором она преуспела.
Марч жмет на газ, и колеса, завращавшись, еще глубже уходят в грязь. Никакой надежды стронуться с места. Им вообще никуда не добраться без помощи буксира.
— Проклятье, — чертыхается Марч.
Гвен не нравится, как прозвучало это слово. Ей вся эта ситуация не нравится. Легко догадаться, отчего турист — редкая здесь птица и почему путеводители в центре для приезжих пожелтели от времени. Осень в этих лесах плодит привидения. Их не видно и не слышно, но они всегда где-то рядом с тобой. Об их присутствии узнаешь, когда сердце начинает чаще биться. А обернуться и никого за спиной не увидеть — совсем не убеждает, что здесь и впрямь никого нет.
Гвен приоткрывает дверцу. Никакого уличного освещения, ни одного фонаря мили и мили окрест. Если не знаешь, куда идти, стало быть, потерялся. Но ведь мать знает дорогу. Она выросла здесь. Не может не знать.
— И что нам теперь делать?
— Теперь, — Марч вынула ключ зажигания, — мы пойдем.
— Через лес?
Голос Гвен, и без того лягушачьего тембра, словно треснул надвое.
Не ответив, Марч шагает из машины и по голень оказывается в воде. Хлюпая по луже, бредет к багажнику за своим чемоданом и рюкзаком дочери. Она забыла, как холоден, как ароматен воздух в октябре. Забыла, как способна тревожить темнота. Дальше чем на фут от глаз ничего не разглядеть, и дождь так тебя хлещет, будто ты плохая девочка, недостаточно еще наказанная.
— Я туда не пойду.
Гвен вышла, но не отходит от машины. Тушь, так тщательно нанесенная в ожидании, пока мать выйдет из похоронного бюро, стекает по лицу широкими черными полосами.
Марч и не думает уговаривать. Она знает: не сработает. Даже самые веские доводы — пустой звук, когда сама она была в возрасте Гвен. До нее пытались донести: веди себя хорошо, не спеши, семь раз подумай — но случая не было, чтобы она вняла хоть одному совету.
Марч твердо берется за чемодан и хлопает дверцей.
— Решай сама, что делать. Хочешь ждать здесь — тебе видней. А я иду к дому.
— Ладно, ладно, — ворчит Гвен, — я с тобой, если уж тебе так хочется.
Гвен надевает рюкзак. И за миллион баксов она здесь не останется одна. Теперь понятно, почему мать (а кстати, и отец, который тоже вырос здесь, в доме у дороги) никогда сюда не возвращалась. Причина, по которой они с матерью все-таки здесь, немного пугает. Позволь себе Гвен — точно бы случился сейчас нервный срыв. Ее бьет дрожь, зубы отбивают дробь. Вот погодите, позвонит она Минни Гилберт, лучшей своей подруге, и скажет: «Зубы у меня клацали, как у скелета на веревочках. Я даже закурить, черт возьми, не могла, мать стояла рядом. И все из-за похорон какой-то старушенции, к которой я вообще никакого отношения не имею».
— Ты в порядке? — спрашивает Марч, пока они идут по разбитой дороге.
— В полнейшем, — отвечает Гвен.
Похороны во вторник. У Гвен запросто может случиться обморок, особенно когда она впихнет себя в узкое черное платье, что лежит, придавленное бейсбольным мячом, на самом дне рюкзака. Умерла Джудит Дейл — хозяйка дома, вырастившая Марч (мать которой почила, когда та едва вышла из неявного возраста). Миссис Дейл регулярно, раз в год приезжала погостить к ним в Калифорнию, но Гвен не удается вспомнить ее лицо. Может, подсознание сопротивляется, может, это нежелание касаться таких неприятных тем, как смерть, и старость, и существование в жутковатой местности, наподобие этой.
— Как думаешь, гроб закроют?
Похоже, дождь стихает.
— Думаю, да, — говорит Марч.
И в самом деле: Джудит и при жизни была самым скрытным человеком и всех, кого Марч когда-либо встречала. Все ей расскажешь, всю душу изольешь, и только много позже, спустя годы, откроется, что о себе-то она не проронила ни слова. Не узнать было даже, что ей нравится на десерт, не говоря уж о том, кого она любила и во что верила.
Дождь стих, и стало слышно, как шуршат какие-то создания в лесу. Парочка мышей, должно быть. Енот вышел на дорогу попить из лужи.
— Ма-ам…
Что-то пронеслось у Гвен над головой.
— Не бойся. Это сова.
Не так давно здесь водились пумы — рык их разносился по лесу — и черные медведи, шедшие по осени лакомиться во фруктовые сады. Лоси, что кидались, выставив рога, на все, что движется. Когда Марч была совсем еще девочкой, синева над головой была такой чистой, что городская детвора пи как не могла взять в толк, отчего это не получается снять звезду с неба, просто протянув руку.