— Это, в конце концов, заботы Марч, а не твои. И кроме того, — у Эда действительно, черт возьми, неотразимая улыбка, — любовь — штука странная.
Сьюзи часто спрашивала себя: а где был Холлис все те годы, после своего ухода. Но никого другого в городе, казалось, это больше не интересовало. «Деньги делал», — отшучивались обычно люди. Или: «Понятия не имею. Но если узнаешь, сообщи — я тоже не прочь заиметь такую уйму баксов, как у этого ублюдка».
Сьюзи думала о Холлисе весь этот день. И следующий тоже. Он никак не шел у нее из головы, хоть и страшно ей антипатичен. Она даже проигнорировала повседневные дела, чтобы ничего не помещало размышлениям. Холлис — словно головоломка, мудреный пазл, слагаемый из лести и презрения, и Сьюзи, подъезжая вечером к родительскому дому, по-прежнему пытается понять, что же ее цепляет в нем более всего: его циничные манипуляции «отцами города» (обильные пожертвования в обмен на позволение скупить почти всю Мейн-стрит) или же то, как он ловко снова затащил Марч в свою жизнь.
Вечер каждой среды — время, когда Луиза Джастис готовит свою знаменитую курицу с розмарином. Сьюзи чмокает отца и идет на кухню посмотреть, как стряпает мать, а там таскает одной рукой куски нарезанного салата (привычка детства), наливая другой себе пиво в стакан.
— Что слышно? Есть какая-нибудь смачная сплетня за последние денек-два?
Луиза раскладывает по тарелкам курицу и рис.
— О чем это ты? — дразнится она. — Смачное убийство? Веселенький финансовый крах?
— Нет, я о любви, — уточняет Сьюзи, — хотя выглядит это скорее буйным помешательством. Я много чего занятного услышала на днях о Марч.
Луиза Джастис черпает из кастрюльки фасоль в молодых стручках. У нее всегда слегка дрожат руки, когда она расстроена. Точь-в-точь как сейчас.
— Передай Марч, она совершает большую ошибку. Он того не стоит.
— Ну и ну! — восклицает Сьюзи. — Хоть одна живая душа в городе узнала эту новость позже меня?
— Может, ты просто не хотела знать.
Она ошеломлена. Конечно, мать права. Но Сьюзи представления не имела, что та окажется столь проницательной.
— Ты что, впрямь уверена, это не ошибка? — произносит наконец она.
Они спешно расставляют тарелки, на кухню вот-вот должен прийти ужинать Судья.
— Да, уверена.
И Сьюзи опять поражена — определенностью слов матери.
— Он убил Белинду.
— Что?!
— Она так быстро обернулась — успеть заметить выражение, лица матери, — что неприятно хрустнул шейный позвонок.
Луиза идет за стаканом содовой для мужа, дочь следует за ней как привязанная.
— А доказательства?
Адреналин — втрое выше нормы: она ведь репортер, пусть даже затрапезного «Горна».
— Будь у меня доказательства, думаешь, я не пошла бы в полицию? — Луиза наливает стакан газировки и для дочери (в самый раз: во рту у Сьюзи пересохло, будто там самум пронесся). — Но мне они и не нужны. Я и так знаю: это сделал он.
Луиза ставит бутылку содовой в холодильник, у нее сильно трясутся руки, однако дочь, по счастью, этого не видит. Она всегда держала свои подозрения при себе, что было нелегко, — и, как она теперь ясно понимает, ошибалась. Все делали вид, что их это не касается, и Луиза виновата в случившемся не менее остальных. Последний раз она видела Белинду почти двенадцать лет назад, за пару месяцев до того, как той не стало. Шло заседание правления библиотеки — с их, разумеется, участием, — обсуждался план культурно-познавательных мероприятий на следующий год. Харриет Лафтон, несмотря на поздний час, стояла до последнего — и победила: ее сын, зануда и ботаник, получил-таки приглашение читать цикл лекций. Собравшие наконец закончилось, все поспешили домой. Луиза шла к своей машине и тут заметила Белинду, возившуюся с ключом у дверцы пикапа. Была морозная ветреная ночь, ставни библиотечных окон бились о стену. У Белинды — полные руки всяческих бумаг: записок, заметок, приказов (она была секретарем правления).
— Ну и вечерок сегодня у нас был, — сказала, помнится, Луиза, подойдя к ней со спины.
От неожиданности Белинда выронила всю кипу бумаг.
— О, извини, я сейчас помогу.
— Ничего, ничего, пустяки.
Белинда всегда сама вежливость. Так ее воспитала мать, Аннабет Купер. Растолкай ее грубо посреди ночи, и в ответ услышишь лишь «ничего, ничего, пустяки, благодарю вас».
— Я жутко испугалась, — игриво улыбнулась Белинда.
— Неудивительно, в такую-то жуткую ночку, — подыграла Луиза.
Обе нагнулись собрать разлетевшиеся бумаги, левый рукав свитера Белинды задрался выше локтя. Она быстро сдернула рукав — поздно: Луиза увидела следы кровоподтеков.
— Ты не знаешь, в какой аптеке продают гематоген? — поспешила спросить Белинда. — Анемия замучила.
Собрав бумаги, обе встали. Луиза помнит холодок, пробежавший по спине. «Что-то здесь не так», — подумалось ей. Вспомнились предыдущие случаи. Да, это верно, у Белинды бледная, веснушчатая кожа, особо восприимчивая к натиранию и ушибам, — но не слишком ли часто она ушибается? Месяц спустя, на очередном заседании, Луиза заметила на ее щеке потемневший след в форме бабочки. Малыш Куп случайно ударил игрушечной машинкой — последовало тут же объяснение. Потом Белинда растянула запястье — «конь ненароком наскочил» — и все то лето мучилась поврежденной рукой, по-прежнему ведя протоколы заседаний. Она стала носить блузки с длинным рукавом (это в августе месяце!) и перестала смотреть подругам в глаза. Именно тогда, в ту встречу на стоянке, Луиза уверилась, что знает, в чем проблема. В нем.
— Но ведь у тебя и впрямь нет доказательств, — резюмирует Сьюзи, выслушав эту историю. — Может, ей действительно не хватало гемоглобина в крови и потому малейшие случайные ушибы долго не сходили?
— Ну ладно, — говорит Луиза, идя звать мужа за стол, — продолжай думать так, как тебе хочется.
— Мам, — идет Сьюзи следом, — ведь достоверно тебе это неизвестно.
— То были следы от пальцев, тогда, на ее локте. Может, кто и сомневается, если не видел, — но я-то видела. И теперь должна считать, что это она сама себя так схватила?
С лестницы доносятся шаги Судьи.
— Я знаю: это сделал Холлис, — успевает подвести итог Луиза.
Весь семейный ужин история Белинды не дает покоя Сьюзи, и потому от родителей она едет не к себе домой, а прямиком на Лисий холм. Деревья машут на нее ветвями, опадает последняя листва. Ее так много, что Сьюзи вынуждена включить дворники.
По дороге на холм ее преследует странная слабость, которая не пропадает и когда она останавливает машину у самого дома. Ей бы ехать домой, решать свои собственные проблемы; лишь простофили верят голословным обвинениям. В конце концов, реши она писать статью для «Горна», потребуется объективное изложение фактов, нельзя дать версию лишь одного какого-либо очевидца. Однако в данном случае этот очевидец — ее мать, и Сьюзи не в состоянии избавиться от ощущения, что та действительно права.