Сад Тюильри. Лувр, где для этого времени горит необычно много огней… Ну конечно, король то ли собирается только отбыть оттуда в ратушу, то ли отбыл совсем недавно, сегодня во дворце спать никому не придется, Мерлезонский балет – надолго…
Они проплыли под мостом Барбье, справа показалась темная мрачная громада, таинственная и зловещая, – Нельская башня, где триста лет назад молодая королева Франции Маргарита Бургундская и две ее сестры устраивали разнузданные ночи любви, не подозревая, как близка месть разгневанного короля. Показалось, что от нее веет каким-то особенным холодом. Лодочник, приналегши на весла, покосился на д’Артаньяна и пробормотал:
– Вы б, сударь, перекрестились за нас за всех, а то у меня обе руки заняты… Говорят, иногда являются. И Маргарита, и Бланш де Ла Марш, и Жанна де Пуатье, стоят у самой воды, улыбаются, руками манят да зовут нежными голосками… Только никто из рискнувших пристать дураков не возвращался…
«Да, Людовик Десятый – это вам не Людовик Тринадцатый, – подумал д’Артаньян. – А впрочем, посмотрим. Просто так эта история закончиться не может…»
Планше торопливо перекрестился и зашептал молитву. Д’Артаньян легкомысленно фыркнул.
– Это вы зря, сударь, – буркнул лодочник, еще сильнее взмахивая веслами. – Говорю вам, частенько стоят… У самой воды… Все они трое… И никто не возвращался…
– Ну, мы же не собираемся приставать… – сказал д’Артаньян.
– Все равно, кто их знает…
«Простая твоя душа, – подумал д’Артаньян свысока. – Знал бы ты, что на твоем дряхлом челноке плывет сейчас судьба еще одной королевы Франции, оказавшейся столь же невоздержанной в любовных делах на стороне, – и забыл бы про трехсотлетние привидения…»
Вскоре показалась еще одна женщина, тоже неживая, но гораздо более безобидная, чем рекомые призраки давным-давно истлевших распутниц, – Самаритянка [27] . Лодка прошла под Новым мостом.
Д’Артаньян впервые плыл по Сене вот так, ночью, да еще на всем почти ее протяжении в городской черте, – и оттого Париж, видимый с совершенно непривычной точки зрения, казался чужим, незнакомым, загадочным. Трудновато было без подсказки лодочника узнавать мосты, проплывая под ними, и дома, глядя на них с реки.
Правда, он сразу узнал Консьержери – в первую очередь башню Бонбек, где его допрашивали после дуэли с Арамисом. Серебряная башня, башня Цезаря… Прямоугольная Часовая…
А вот и мост Менял с возвышающейся за ним башней Шатле – ну как же, и здесь сиживали, и тоже недолго… Мост Нотр-Дам…
Лодочник подогнал свое суденышко к узкой каменной лестнице. Справа, на том берегу, вздымалась громада собора Парижской Богоматери, столь же темная и мрачная, как Нельская башня, справа сияло огнями здание ратуши. Щедро расплатившись, д’Артаньян первым выпрыгнул на мокрые ступени, огляделся, прислушался и стал подниматься, осторожно ставя ноги, с радостью ощущая, как слабеет, остается позади запах Сены, – сырость на реке была особенная, дурно пахнущая из-за набережной Кожевников, где испокон веков выделывались скотские кожи со всеми сопутствующими этому погаными ароматами.
Не только ратуша, но и ведущие к ней улицы были ярко освещены цветными фонарями, а скрипичная музыка доносилась уже вполне отчетливо.
– Ну, Планше, жди меня здесь, – сказал д’Артаньян, в тысячный раз прикоснувшись к кожаному мешочку на груди и вновь убедившись, что драгоценная, хотя и совсем невесомая ноша в полной сохранности. – Можешь заглянуть в какой-нибудь кабачок…
– Ну уж нет, сударь, – решительно возразил Планше, что для него было совершенно несвойственно – такие приказания слуга исполнял с превеликой охотой без малейшего промедления. – Я уж лучше тут подожду. Как я понимаю, этой ночью во Франции грянут исторические события, так что постараюсь увидеть хоть крохотный краешек, будет о чем детям рассказывать, а то и внукам…
– Черт возьми, – сказал д’Артаньян. – Ты совершенно прав, друг Планше! Мне как-то не приходило в голову, что мы впутались в историческое событие, в самую его середку… Вдруг о нас и в самом деле сочинят пьесу, как уверял Уилл Шакспур? Ну ладно, как хочешь. Я отправляюсь способствовать историческим событиям…
И он быстро направился к калитке одной из аллей со стороны церкви Сен-Жерве. Оказавшись на ярко совещенном пространстве, он увидел, что выглядит чрезвычайно предосудительно: одежда испачкана пылью и грязью так, что слиплась в корку наподобие лат, волосы взъерошены… Ничего удивительного, что два охранявших калитку стрелка, усмотрев издали этакое чучело, бдительно склонили алебарды и один из них крикнул:
– Эй, вы куда? Не слишком ли, сударь, переусердствовали с маскарадом? А ну-ка, осадите назад!
– Все в порядке! – раздался чей-то властный голос, и к д’Артаньяну кинулась фигура, закутанная в длинный плащ. Схватив гасконца за локоть и оттащив в местечко потемнее, она воскликнула тихим, знакомым голосом: – Ну, не томите! С чем вы?
– С подвесками, господин де Кавуа, – сказал д’Артаньян, улыбаясь широкой блаженной улыбкой. – Вот они, здесь…
– Д’Артаньян, у меня нет слов… – Капитан быстро скинул плащ. – Закутайтесь, чтобы не привлекать лишнего внимания, и пойдемте в ратушу. Монсеньёр ничего не говорит, но легко представить, что он сейчас, как на иголках, только вас и ждет…
– Король уже прибыл? – спросил д’Артаньян, влекомый капитаном по аллее к одной из многочисленных боковых дверей.
– Только что. Кардинал, как мог, занимал его разговорами о государственных делах, пока тянуть далее не стало невозможно… Честное слово, мы вас уже похоронили…
– Ну, значит, долго буду жить, – сказал д’Артаньян. – Согласно старой гасконской примете…
Сияющий Кавуа провел его боковыми лестницами, тихими переходами, втолкнул в комнату, где на столе лежал новенький, аккуратно разложенный костюм баскского крестьянина, пояснив:
– Кавалеры и дамы из свиты его величества будут переодеваться в маскарадные костюмы прямо здесь, в ратуше, и мы решили пополнить список ряженых еще и вами… Боже милостивый, ну у вас и вид! Вон там, в углу, лохань с водой и полотенца, я заранее приказал приготовить, знал, что вы примчитесь весь в дорожной пыли, но такого не ожидал. На вас словно черти просо молотили.
– Дорога была нелегкая, – кратко ответил д’Артаньян, сбрасывая стоявший колом камзол. – Собственно, даже не сама дорога, а разные омерзительные субъекты, которые то и дело пытались помешать, прохвосты этакие. Пока их перебьешь, замаешься…
Он бережно положил на стол мешочек с подвесками и какое-то время бдительно не спускал с него глаз. Трудно было обмякнуть, уяснить себе, что все кончилось, он среди друзей, никто не станет палить в него из-за угла, хватать за поводья и тыкать шпагой…