– Я услышу, наконец, объяснения или, по крайней мере, что-то на них похожее?
Королева отступила на шаг, ухватившись за столик, чтобы не упасть, ее взгляд был прикован к портьере в углу комнаты – столь застывший и пристальный, что гасконец ощутил легкое беспокойство, хотя и не понимал его причины…
Внезапно портьера колыхнулась, послышался звонкий, веселый, уверенный в себе, дерзкий голос женщины:
– Ваше величество, тысячу раз простите за опоздание, но улицы забиты ликующим народом, и моя карета еле-еле продралась через толпу… Вот ваши подвески, которые вы велели мне привезти из Лувра.
И женщина, одетая испанкой, в черной бархатной полумаске, обеими руками протянула помертвевшей королеве ящичек из розового дерева с гербом на крышке – тот самый ящичек, что д’Артаньян видел на Новом мосту утром в руках Бекингэма…
Полумаска почти полностью скрывала ее лицо, но по голосу, походке и некоторым другим деталям д’Артаньян узнал герцогиню де Шеврез. У него не было ни мыслей, ни чувств – он просто-напросто застыл столбом, как и капитан де Кавуа, как и кардинал, как и его величество…
Гасконец еще ни разу не видел, чтобы лицо человека так разительно менялось в какой-то миг: королева походила на приговоренного к смерти, которому в последнюю минуту, уже возле плахи, сообщили вдруг, что он не просто помилован, но и назначен из булочников герцогом и министром…
Лицо короля, если отбросить все условности этикета, не позволявшие называть вещи их настоящими именами, было оторопелым и даже тупым. Лицо королевы, наоборот, в единый миг стало величаво-спокойным. Герцогиня де Шеврез едва удерживалась от громкого смеха.
Стоя в том же оцепенении, д’Артаньян слушал голос королевы, уже полностью овладевшей собой:
– Вот и ответ, ваше величество. Я не рискнула надевать подвески в Лувре, боясь, что в такой толпе случайных людей на улицах с ними может что-нибудь случиться. Герцогиня де Шеврез ехала следом, но ее карета, как вы слышали только что, отстала, не в силах пробиться сквозь толпу, собравшуюся приветствовать своего короля, чей ум и величие покоряют подданных вплоть до самого последнего… Но теперь, я полагаю, их можно надеть безбоязненно…
Она хладнокровнейше подняла крышку ларчика, вынула подвески и, изящно прикасаясь к ним пальчиком, стала громко считать вслух:
– Три… семь… одиннадцать, двенадцать… Двенадцать. Ровно столько, сколько и было изначально. Не желаете ли убедиться, ваше величество? Что же вы стоите? Коли уж в моем присутствии звучат столь нелепые сказки о мнимых подарках, о том, что мои алмазы переходят из рук в руки где-то в Лондоне…
Король с видом крайнего замешательства пробормотал что-то.
– Я не расслышала, что вы изволили сказать, ваше величество, – с ангельской кротостью произнесла королева.
Король бросил в сторону кардинала взгляд, полный неописуемой злобы и разочарования, после чего сказал неуклюже:
– Э-э, сударыня… Меня, кажется, зовет герцог Орлеанский… Я вас покину ненадолго…
И он вышел, почти выбежал, слабодушно предоставив другим расхлебывать кашу. Д’Артаньян мысленно употребил в адрес его христианнейшего величества такое выражение, что перепугался сам и постарался ни о чем более не думать. В высоко поднятой руке королевы покачивался злосчастный аксельбант с дюжиной подвесок, сиявший радужными огнями, которые жгучими стрелами вонзались в глаза кардинала и двух его спутников.
– Ваше высокопреосвященство, – произнесла королева медоточиво. – Я нисколько не сержусь на вас, мне просто интересно, что заставило вас выдумать эту очаровательную сказочку о каких-то моих ночных свиданиях в Лувре, о якобы подаренных мною герцогу подвесках? Быть может, вас кто-то ввел в заблуждение? Не тот ли молодой человек, что стоит за вашей спиной?
– Сдается мне, что это наш милый гасконец д’Артаньян, – весело и громко сообщила герцогиня де Шеврез. – Положительно, я его узнаю… Буйная и богатая фантазия гасконцев всем известна… Но не судите его слишком строго, ваше высокопреосвященство. Бедный юноша всего лишь хотел выслужиться перед вами, чтобы подняться над нынешним своим довольно убогим положением, я так полагаю… Вот и сочинил сказочку о купленных в Лондоне подвесках…
– Ах, так это и в самом деле наш милый д’Артаньян? – с благосклонной улыбкой подхватила королева. – Ах вы, проказник… Нужно же было такое придумать… Интересно, где вы ухитрились раздобыть довольно похожие на мои подвески?
«Я погиб, – уныло подумал д’Артаньян. – В самом прямом смысле. Она мне никогда не простит этой сцены, этого унижения своего. Но как же, господи? Все решилось в какой-то миг, а до того она всерьез умирала от страха и стыда…»
– Ну, что же вы молчите, мой милый? – ласково спросила королева. – Ах, эти гасконцы с их фантазиями и яростным стремлением изменить свою жизнь к лучшему… Я на вас не сержусь, бедный мальчик, вас толкнула на ложь и подлог, надо полагать, эта ужасная гасконская нужда… Не стоит вам пенять, следует вам от души посочувствовать, как велит долг истинной христианки. Но позвольте уж вам заметить, любезный д’Артаньян, что вы вступили на скользкую дорожку. Если вы не одумаетесь и не исправитесь, она вас может далеко завести…
Д’Артаньян стоял, безмолвный и потерянный, прекрасно понимая, что настала его очередь терпеть издевательства, как всегда бывает с побежденными. Герцогиня, разглядывая его унылое лицо, смеялась во весь рот, а Анне Австрийской, сдается, только ее положение мешало разразиться громким, вульгарным, торжествующим хохотом рыночной торговки. Все рушилось в недолгой карьере д’Артаньяна – в этом он уже не сомневался…
На его счастье, за спиной послышался почтительный голос:
– Ваше величество, вот-вот начнется первый выход Мерлезонского балета, вам пора…
Одарив напоследок д’Артаньяна невинным и ласковым взглядом, Анна Австрийская мягчайше произнесла:
– Шевалье, запомните все, что я вам говорила, честное слово, я пекусь в первую очередь о вашем же благе. Невыносимо видеть, как столь молодой человек ступил на стезю порока… Постарайтесь срочно исправиться…
И она, с помощью герцогини прикрепив аксельбант к плечу, величественно прошествовала к двери. Герцогиня, проходя мимо д’Артаньяна, ослепительно ему улыбнулась и прошептала:
– Кто тебе мешал, дурачок, выбрать правильную сторону? Сам все погубил…
Когда они остались втроем, д’Артаньян, боясь взглянуть в лицо кардиналу, растерянно пролепетал:
– Ваше высокопреосвященство, клянусь вам, что…
Капитан де Кавуа вежливо подтолкнул его локтем в бок, и гасконец умолк. Он поднял взгляд и затрепетал, увидев Ришелье таким – кардинал, прислонившись затылком к стене, полузакрыл глаза, его вмиг осунувшееся лицо как две капли воды походило на беломраморную маску. Столь неожиданно обрушившийся удар был слишком силен даже для этого железного человека, привыкшего с достоинством встречать превратности судьбы.