— Все, чего хочу? — фыркнула она, упираясь ладонями ему в грудь. — Прекрасно. Я не желаю выходить за вас замуж. Освободите ли вы меня от данного отцом слова?
— Боюсь, не смогу.
Уитни едва сдерживала кипевшие в душе горечь и враждебность.
— В таком случае не стоит оскорблять меня под видом заботы о моих желаниях! Я требую разорвать помолвку, но вы и слушать об этом не хотите! Я не собираюсь выходить за вас, однако вы не задумаетесь силой потащить меня к алтарю! Я…
Клейтон отпустил ее так резко, что Уитни едва не упала.
— Имей я намерение силой потащить вас к алтарю, — сдержанно объяснил он, — вам бы приказали немедленно вернуться домой из Франции для примерки подвенечного наряда. Но истина заключается в Том, что мне не нужна холодная, неприступная жена в постели!
Облегчение и радость Уитни были так велики, что она полностью простила недвусмысленное упоминание о постели.
— Господи Боже, но почему вы сразу не сказали?! В таком случае вам больше совершенно нет нужды вообще иметь со мной дело!
— Простите, не понял?
— Я хочу сказать, что стану вам самой холодной, Самой неприступной, самой сварливой женой, какую только можно себе представить! Темная бровь оценивающе приподнялась:
— Вы мне угрожаете?
Уитни, улыбаясь, поспешно покачала головой:
— Нет, конечно, нет! Просто пытаюсь объяснить, что мои чувства к вам никогда не изменятся. — Вы уверены? — Абсолютно, — весело объявила девушка.
— В таком случае нет смысла откладывать свадьбу, не так ли?
— Что? — охнула Уитни. — Но вы сказали, что не женитесь на мне, если я буду холодной и неприступной.
— Я сказал, что не хотел бы этого. Но ничего не поделаешь, придется смириться со столь неприятными качествами.
С этими словами Клейтон повернулся и направился к лошадям, не думая о том, последует ли за ним Уитни. Она стояла, окаменев, боясь, что он немедленно отправится к священнику и назначит дату венчания. У него, несомненно, есть специальное разрешение на брак!
Мысли девушки лихорадочно метались в поисках выхода. Как спастись от страшной участи, ожидающей ее? Если попытаться сбежать, он ее догонит, а .на угрозы Клейтон просто не обратит внимания. Отказаться? Но ее заставят идти к алтарю!
Осталось единственное, самое унизительное — умолять и льстить. Она догнала Клейтона и осторожно положила руку на его рукав:
— Я хочу просить вас об одном одолжении, ведь вы пообещали дать мне все, что в ваших силах, и…
— В моих силах, — холодно объявил Клейтон, — ив разумных пределах.
— Тогда, может, дадите мне немного времени? Мне необходимо смириться с ужасным сознанием того, что я стала беспомощной пешкой в шахматной партии между вами и отцом, и, кроме того, привыкнуть к мысли о неизбежности нашей свадьбы.
— Я дам вам время, — согласился он спокойно, — при условии, что вы благоразумно его используете.
— Обязательно, — заверила Уитни, солгав на этот раз куда более гладко. — Да, и вот еще что, не могли бы вы пока держать в тайне как помолвку, так и ваше настоящее имя?
— Зачем? — сквозь зубы осведомился Клейтон, «Потому что вы придете в бешенство, узнав на следующей неделе, что я сбежала с Полом. Но если я публично оскорблю вас перед всеми соседями, узнавшими к тому же о нашей помолвке и вашем истинном положении в обществе, одному Богу известно, как жестоко вы способны отомстить!»
— Потому что, — осторожно пробормотала она, — если все узнают о вас… нас… они целыми днями только и будут заниматься тем, что распускать всякие слухи и сплетни и гадать, когда мы поженимся, а мне от этого будет лишь тяжелее на душе.
— Хорошо, пока сохраним все в секрете, — согласился Клейтон и, проводив Уитни к тому месту, где стояли лошади, без малейшего усилия поднял ее в седло.
Уитни схватилась за поводья, торопясь поскорее уехать. Но оказалось, что Клейтон еще не договорил, и девушка невольно сжалась от явной угрозы, отчетливо угадывавшейся под вкрадчивой вежливостью.
— Я дал вам время, поскольку вы сказали, что хотите привыкнуть к мысли о нашей женитьбе. Но если у меня когда-нибудь появятся причины считать, что время понадобилось вам для каких-то иных целей, уверяю, последствия придутся вам не по душе.
— Вы закончили? — осведомилась Уитни, скрывая испуг под маской высокомерия.
— Пока да, — вздохнул он. — Мы еще поговорим завтра.
Остаток дня Уитни провела с родственниками. Сознавая, что все ее будущее висит на волоске, девушка прилагала сверхчеловеческие усилия, чтобы улыбаться и мило беседовать с этими доброжелательными веселыми людьми и игнорировать к тому же настороженные взгляды отца. Как только все встали из-за стола после ужина, Уитни извинилась и поднялась к себе, стремясь поскорее уединиться.
Энн пришла к ней перед сном. Уитни, весь день умиравшая от желания обо всем рассказать тетке, вскочила с дивана, в отчаянии ломая руки.
— Тетя Энн, этот бессердечный тиран действительно намеревается вынудить меня выйти за него! Он так и сказал сегодня утром!
Устроившись поудобнее, леди Энн заставила Уитни сесть рядом.
— Дорогая, он не может вынудить тебя стать его женой. Уверена, что в Англии существуют законы, не допускающие этого. Насколько я понимаю, проблема заключается скорее в том, что станет с твоим отцом, если ты откажешься.
— Но отец не посчитался с последствиями, когда соглашался на помолвку, и я со своей стороны не испытываю ни малейшего желания учитывать его положение. Он никогда не любил меня, и моя любовь к нему угасла.
— Понимаю, — кивнула Энн, пристально наблюдая за девушкой. — В таком случае, вероятно, даже лучше, что ты так думаешь.
— Почему же?
— Потому что Мартин уже успел потратить деньги, полученные от Клеймора. И если ты откажешься соблюдать условия брачного контракта, его светлость, естественно, потребует возвращения денег. Поскольку твой отец не сможет этого сделать, он скорее всего проведет остаток своих дней в кишащей крысами камере долговой тюрьмы. Если бы ты сохранила к нему какие-то чувства, вряд ли могла быть счастливой с Полом, зная, что стала причиной несчастий отца. Но пока ты твердо уверена, что не чувствуешь за собой вины, не стоит никоим образом за него волноваться, не так ли?
Она вышла, оставив Уитни на растерзание мучительным размышлениям. Перед глазами девушки то и дело всплывал ужасный образ отца, грязного и оборванного, гниющего заживо в сырой тесной камере.