Слушая шефа, Леночка достала из принтера чистый лист, вынула из органайзера остро отточенный карандаш и с самым серьезным видом делала какие-то пометки, а когда Крутов замолчал, пообещала:
— Наведу справки об этой Ковалевой. Какие на ее счет будут указания?
— Какие указания? — растерялся Крутов.
— Создать невыносимые условия для работы, или для жизни, или для всего сразу? — Леночка смотрела на Крутова без тени улыбки.
— Леночка, у тебя с головой все в порядке? — усомнился шеф.
— А зачем тогда вы мне жаловались? — стебалась Леночка.
— Я делился, а не жаловался. — Помощница своим чувством юмора не раз сбивала Крутова с толку.
— А есть разница?
— Конечно.
— Какая, интересно?
— Когда человек делится, он снимает тяжесть с души.
— А когда жалуется?
— Я не жаловался, — повысил голос Василий Васильевич, — и не надо передергивать.
— Да побойтесь Бога, Василь Василич, кто это передергивает? Я стараюсь, стараюсь, — завела волынку помощница, — а жалуетесь вы, между прочим, от недостатка внимания. Вы бы женились, дядя Вася.
Крутов с досадой хлопнул ладонью по пакету документов. Логика у Леночки какая-то своеобразная, наизнанку.
— Не надо быть такой старательной, — попросил Крутов.
— Вам не угодишь.
— Не надо мне угождать!
— А что надо?
Василий Васильевич задумался.
Не только ради старинного друга он терпел Леночку. Он терпел Леночку ради нее самой. Она была на своем месте. Несмотря на молодость и своеобразное чувство юмора, никогда ничего не теряла и не путала. Могла запросто набросать план выступления перед любой аудиторией. Делала подборку материалов, когда Крутов готовился выступать перед коллегами. Виртуозно собирала компроматы. Организовывала встречи с избирателями, покупала билеты, бронировала номера в гостиницах, отслеживала рейтинги. Что еще? Еще… держала в тонусе недевичьей проницательностью.
— Найди середину, не впадай в крайности, — наконец посоветовал Крутов и вернулся к бумагам.
Леночка бесшумно (еще одно достоинство) закрыла за собой дверь, но настроение у Василия пропало окончательно. Все из-за Ковалевой с ее этим степным пряным духом.
На летучке, куда Лера шла в страхе и сомнении, подтвердились ее самые мрачные ожидания: Казимир развязал позиционную войну.
Причем избрал самый недостойный способ — месть через профессию.
Хотя разве месть бывает достойной? Если только у мушкетеров, но Валерия мушкетером не была, да и Казик не тянул ни на одного из бравой четверки.
Поначалу все шло как обычно.
Из закутка за шкафом Лера вполуха слушала обзор Гоши Ломакина за неделю. Дежурный критик из Гоши был слабенький, он попенял на «грехи, грешки, грехоиды», ограничился мягким выговором в адрес молодых корреспондентов и указал корректорам на пропущенные ошибки.
Едва Гоша замолчал, все зашевелились, собираясь расползтись по отделам и начать уже как-нибудь трудовую неделю, и Лера уже сдвинулась на краешек стула и подалась вперед, рассматривая туфли. Туфли были, безусловно, хороши — черные, на невысокой шпильке, удобные и легкие. С джинсами можно носить, с брюками, с юбкой — находка, а не туфли.
Голос главного редактора Дворяниновича настиг Леру и оторвал от созерцания туфель:
— Прошу внимания. Валерия Константиновна, вы хотите, чтобы газету привлекли к суду за ложь и клевету?
Валерия подняла растерянное лицо и едва удержалась, чтобы не ахнуть — в суженных зрачках Казика плавала жгучая ненависть.
Как ни готовилась Лера к открытому конфликту с мужем, все равно оказалась совершенно не готова.
— Прости?.. Простите? — Оттого, что назвала мужа на «ты», Лера совсем потерялась.
Казимир злобно фыркнул:
— И нечего прикидываться казанской сиротой. Какое право вы имели делать выводы о влиянии авиационного керосина на саженцы томатов? Авиационным керосином, между прочим, ангины лечат знающие люди, а использование непроверенной информации карается законом. Всех касается, — обвел он начальственным взглядом присутствующих, — а то возбуждаетесь от непроверенных фактов и залепуху подсовываете вместо материала. Любого другого за такой финт уволил бы без выходного пособия, а вас, Валерия Константиновна, предупреждаю: еще раз подсунете лажу, положите на стол заявление. Вас в желтой газетенке с руками оторвут.
Лера никогда не умела защищаться и в этот раз даже не попыталась. Залепуха и лажа? Что за бред? И никаких выводов она не делала, предположила только, на что имеет полное право. Кстати, и о том, что пора исследовать проблему, тоже сказала… И что за мода выражаться как тинейджер? А еще учил ее…
Лера услышала, как задвигали стулья ми коллеги, но подняться не могла, упорно смотрела на свои туфли и оставалась на месте, пока последний юркий молодой человек (Лера не могла вспомнить, из какого отдела) не спросил:
— Валерия Константиновна, вы сами закроете кабинет?
— Да, закрою, — вяло кивнула она.
Что теперь делать? Куда податься? В конкурирующее издание? Надо было сразу же это сделать, а не поддаваться уговорам Бочарниковой.
«Ой, да при чем здесь Галка, — упрекнула себя Лера, — просто тебе самой страшно рвать с газетой, в которой ты выросла как журналист».
В журналистику Валерия Ковалева вляпалась из-за мужа.
В университете они учились на разных факультетах — он на журфаке, она на филфаке, и, как говорится, ничто не предвещало…
Встретились они с Казимиром на какой-то студенческой вечеринке.
Казик бредил репортерством, и Лера попала под романтическое влияние этих бредней: опомниться не успела, как написала первый очерк — о многодетной семье. Вышло трогательно, редактору очерк понравился, Лере предложили сотрудничество, но до самых госэкзаменов она была уверена, что серьезного романа с журналистикой не получится.
Романа, кстати, получилось сразу два — с Дворяниновичем и с «Ведомостями».
С того самого первого очерка Казимир выступал в роли гуру, обожал давить авторитетом. Леру убивала беспощадная критика мужа, руки опускались, она никла и потом долго приходила в себя, за что и получила позывной «клуша».
Если бы не поддержка главного редактора «Ведомостей», Сергея Ивановича Чудиновских, Лера бы поставила крест на журналистике.
Чудиновских как-то очень быстро понял расстановку сил в их семейном союзе и для начала отправил Леру на курсы повышения квалификации.
Потом начались командировки, где Лера находила таких людей, что плохо о них писать не получалось. При этом корреспондент Ковалева ни с кем не боролась и меньше всего думала о том, что журналистика — четвертая власть, о чем, кстати сказать, ежеминутно помнил Казик. Валерия просто писала о том, что ей было интересно, — о людях.