Плачет… неужели плачет?
Сердце Слоан сжалось при мысли о том, как, должно быть, тяжело было матери все эти годы притворяться, что ничего особенного не произошло и она давно свыклась с кражей дочери. Недаром первый же намек на встречу с Парис так потряс ее.
Слоан почувствовала, что сама вот-вот разрыдается.
— Знаешь, она так напоминает тебя, — тихо призналась она. — И тоже любит одеваться… сама моделирует платья.
Откуда-то донесся визг Лидии, призывающей Кимберли.
— Кажется, тебе пора, — поспешно вставила Слоан. — Позвоню через несколько дней.
— Хорошо, детка.
— Пока.
— Погоди, — почти вскрикнула Кимберли. — Как по-твоему, ничего, если передашь Парис от меня привет и скажешь, что я посылаю ей свою любовь и… надеюсь, что мы увидимся?
Слоан поспешно смахнула слезы.
— Конечно, мама. Конечно.
Девушки переступили порог спальни Эдит. Старуха неестественно прямо сидела в своем любимом кресле, в неизменном черном платье с высоким воротом, только вместо жемчужного ожерелья — большая брошь с рубином, окруженным сверкающими бриллиантами. Интересно, неужели ей никогда не хочется надеть что-то поярче?
— Здравствуй, прабабушка, — приветствовала Парис, наклоняясь, чтобы поцеловать Эдит в изборожденный морщинами лоб. — Ты сказала, что хочешь видеть Слоан.
— Да, и предпочла бы поговорить с ней наедине, если не возражаешь, Парис.
Парис неловко помялась, но все же кивнула и вышла. Слоан еще не успела как следует устроиться на стуле, как старуха бесцеремонно поинтересовалась:
— О чем ты только сейчас думала?
Слоан виновато потупилась.
— Гадала, будете ли вы носить цветной шарф, если я его вам сегодня подарю.
Белые брови взлетели вверх.
— Не одобряешь моей манеры одеваться?!
— Нет… я вовсе не это имела в виду.
— Значит, ты не только дерзка, но и неискренна? И не пытайся меня обмануть, я тебя насквозь вижу.
Застигнутая врасплох, Слоан опустила голову, чтобы скрыть улыбку.
— Моя мать всегда утверждает, что сочные оттенки поднимают настроение.
— То есть мне необходимо поднимать настроение? Так, по-твоему?
— Не совсем. Просто у вас чудесные глаза, и я подумала, что голубой шарф…
— Теперь ты опустилась до лести. Видимо, сегодня удачный день: мне удалось вывести на чистую воду все твои пороки, — перебила старая леди, по-видимому, ничуть не сердясь. На губах даже показалось нечто вроде улыбки. — Однако похоже, наши мозги работают в одном направлении, — добавила Эдит, поглядывая на потолок, словно показывая это самое направление. Слоан проследила за ее взглядом, но тут же в недоумении уставилась на прабабку.
— В каком именно?
— Насколько мне известно, после смерти душа улетает на небо… если только не проваливается под землю. Лично я надеюсь на первое.
Кажется… кажется, она говорит о смерти?
Улыбка Слоан померкла.
— Не хотелось бы думать о таком.
С лица Эдит мгновенно слетело благожелательное выражение. Мигом превратившись в холодную, бездушную гарпию, она сухо прокаркала:
— Смерть поджидает каждого, рано или поздно. Мне девяносто пять лет, так что приходится смотреть правде в лицо. Однако я не об этом собиралась поговорить. Постараюсь быть полностью с тобой откровенной, хотя мне ни к чему тут всякие сопли и истерики…
Не ожидая услышать от Эдит ничего приятного, девушка внутренне собралась и приготовилась к худшему. Но вместо того чтобы выдать очередную порцию наставлений, упреков и предостережений, Эдит потянулась к лежавшему на столе большому футляру, обтянутому синим бархатом, и передала его Слоан, а сама принялась возиться с застежкой броши. Годы и артрит основательно изуродовали ее пальцы, но Слоан уже достаточно хорошо изучила прабабку, чтобы не спешить на помощь. Поэтому она сидела в недоуменном молчании, машинально стискивая футляр.
— Открой его, — скомандовала Эдит, наконец справившись с брошью.
Слоан поспешно подняла крышку. В бархатном гнездышке покоилось изумительное колье, украшенное рубинами и бриллиантами, шириной почти в два дюйма. Тут же лежали серьги и браслет. Очевидно, все вещи составляли один гарнитур. И поскольку Эдит сняла брошь, Слоан, естественно, решила, что та собирается надеть все остальное.
— Ну как?
— Что и говорить, камни ослепительны, — тихо заметила Слоан, припомнив свои планы насчет шарфа в тон глазам прабабки. Наверное, ей самой захотелось оживить свое монашеское одеяние.
— Все это, включая брошь, принадлежало твоей прапрабабке Хановер. Первый подарок ее мужа. Они были в нашей семье много лет и поэтому имеют для меня особое значение. Ты долгое время жила вдали от Рейнолдсов, правда, не по своей вине, и хотя я не склонна к сентиментальности, мне пришло в голову, что эти украшения могут послужить, так сказать, связующим звеном в разорванной цепи времени. Сегодня я приколола эту брошь в последний раз, однако буду рада увидеть ее на тебе, когда, разумеется, ты наденешь что-то более подходящее, чем эти мужеподобные штаны.
— На… на мне? — недоуменна повторила Слоан, но, вспомнив предстоящий ужин, кивнула. — О, понятно. С вашей стороны крайне великодушно позволить мне поносить их…
— Глупышка! Я не даю украшения напрокат Это подарок. Когда я покину этот мир, они послужат напоминанием обо мне и всех предках, узнать которых у тебя просто не было возможности. И потом, рубин — твой зодиакальный камень.
Потрясенная Слоан вскочила так резко, что едва не уронила футляр. Теперь ясно, почему прабабка завела разговор о смерти.
— Надеюсь, вы проживете еще много лет и еще не раз сможете надеть эти прекрасные вещи. Мне вовсе не нужно смотреть на них, чтобы вспоминать вас после…
— После того, как меня положат в гроб, — услужливо подсказала Эдит.
— Не желаю ничего слышать об этом. Особенно теперь, когда мы наконец встретились…
— Я настаиваю на том, чтобы ты немедленно взяла драгоценности.
— А я не сделаю ничего подобного, — упрямо заявила Слоан, кладя футляр рядом с Эдит.