— Почему ты не можешь зайти со мной в комнату? Мне было бы спокойнее.
— Рано еще. Зайду, когда придет мой черед. Сейчас могу помешать, растревожить гнездо раньше времени. Иди, Максим, закрой окно, задерни шторы и включи электричество. Возьми платок, у тебя слезы текут.
Максим практически наощупь добрался до окна, задернул плотные занавеси; в полумраке зрение начало восстанавливаться. Он включил бра рядом с пианино; лампочка горела тускло, но в достаточной мере освещала ноты на пюпитре и клавиатуру.
Максим приступил к своему тяжелому занятию. Как и накануне каждый звук терзал ему нервы, временами он скрипел зубами, когда душевная боль переходила в физическую. И все же звуки слагались в аккорды, в неожиданную, но уже слышимую музыкальную тему, в оригинальную мелодию, самобытную, чем-то запредельную и потому невероятно притягательную. Максим вошел в состояние творческого подъема, он чувствовал, что рождается невиданное по своей значительности произведение, когда звуки ада, гибели и разложения вопреки логике, законам мироздания и воле тех, кто эти звуки породил, начинают звучать в гармонии с созидательными силами природы.
Стало еще холоднее, чем в прошлый раз, однако Максим, наученный первым опытом, захватил свитер. Он не хотел прерывать работу, но отвлечься пришлось, чтобы натянуть свитер на себя.
И тогда он почувствовал, что в комнате кто-то есть. Дверь не открывалась, иначе он услышал бы противное скрежетание петель, значит, никто не входил, но Максим спиной ощущал чье-то присутствие. Он медленно повернулся на стуле и оторопел.
Перед ним стояла Лиза, но совершенно не похожая на ту, что приходила по вечерам. Сейчас она выглядела девушкой высшего света, только что побывавшей в салоне красоты. Ее кожа сияла белизной и здоровьем, от синяков не осталось следа, блестящие волосы спадали на плечи крупными локонами, словно их искусно завили, губы и щеки алели, брови и ресницы лоснились как дорогой черный мех, и глаза с большими карими зрачками казались черными в полумраке. На ней был длинный бледно-серый хитон, надетый на голое тело, полупрозрачный, позволявший видеть груди совершенной формы и волнующие очертания талии и бедер, остальное угадывалось, неясно вырисовывалось в складках воздушной ткани. Эта неясность делала фигуру девушки невероятно соблазнительной.
— Лиза? Зачем ты здесь? — растерянно пробормотал Максим.
Она подошла, изящно ступая маленькими босыми ступнями, и опустилась на пол у его колена.
— Ты устал, я вижу, нельзя столько играть, даже великому пианисту. — Она скользнула узкой ладонью в рукав его свитера. — Какие у тебя красивые руки. Пальцы длинные и чуткие. Я слышала, как ты играешь. Видела тебя по телевизору…
Она говорила Максиму какие-то преувеличенные комплименты, при этом гладила его руки, прижималась тугой грудью к его ноге, вскидывала шелковые ресницы и смотрела снизу влажными глазами, невинными и искренними, а он смотрел на нее глазами Ярика, и Василия, и любого другого мужчины, оказавшегося наедине с обольстительной, практически обнаженной женщиной. Ее красота больше не казалась агрессивной, напротив, одухотворенной, исполненной тихой прелести и кротости.
Он не заметил, как она оказалась у него на коленях, его сознание было занято осязанием, обонянием, глаза превратились в увеличительные розовые стекла, руки скользили вдоль знакомых, всегда притягательных для него изгибов женского тела, а эта девушка была пленительна как никто. Теплая, душистая, податливая, она льнула к нему, гладила и целовала его с нежностью глубоко любящей женщины.
— Пойдем на диван, — шепнула она и легонько укусила его за мочку уха.
Он потянулся за ней, как теленок на веревочке, уставившись на округлости упругих ягодиц; несмотря на холод, содрал с себя свитер и продолжал лихорадочно сдирать все остальное, уже дрожа от нетерпения. Не владея собой, схватил девушку, разорвал на ней легкую ткань и повалил на диван.
Ему казалось, что она отдается ему самозабвенно, сладострастно стонет, вскрикивает от блаженства, бурно отвечает его желанию, но он не мог видеть, как рука ее, будто свесившись в чувственной истоме, извлекла из-под дивана длинный кинжал — все из тех же старинных вещей неугомонного графа, снабдившего недоброй аурой все, к чему он прикасался.
В тот момент, когда она отвела руку, намереваясь ударить любовника в бок, дверь резко распахнулась и ворвался Михалыч. Притворщица перестаралась, слишком громко изображала блаженство — вероятно, была уверена, что стоны и крики, и без нее наполнявшие комнату ежесекундно, не вызовут подозрений у стража за дверью.
Она еще попыталась ударить Максима кинжалом, довести злодейский замысел до конца, но пальцы ее против воли разжались, кинжал со стуком упал на паркет, а рука повисла как плеть.
Михалыч бесцеремонно обхватил поперек туловища увлеченного любовника и стащил на пол. Девушка завизжала, вскочила, пытаясь как-то прикрыться разорванным хитоном, что ей плохо удавалось одной рукой — вторая была парализована. Максим вообще находился в невменяемом состоянии, он готов был Михалыча убить. Никогда еще в его личную жизнь не вторгались столь грубо.
— Глупец, она хотела тебя зарезать! — Михалыч потащил молодого человека к выходу и вытолкал за дверь, вслед полетела одежда Максима, потом спаситель торопливо захлопнул дверь и сунул ему в руки кинжал. — Вот полюбуйся. Еще секунда, и реквием пришлось бы исполнять на твоих похоронах.
— Не верю, там не было кинжала, где ты его взял? — Максим был вне себя, но все же растерялся при виде сверкающего клинка.
— Одевайся, гладиатор. Воистину ты лишился разума и инстинкта самосохранения, как тетерев на току. Моя вина, что я не предусмотрел такой опасности.
— Ты испугал девушку, изверг! — Максим натянул на себя кое-как одежду и, оттолкнув Михалыча, вбежал в комнату. Она была пуста. — Лиза!.. Где она?.. Лиза, не прячься. Иди ко мне. Тебя никто не обидит!
— Негде ей прятаться, — сказал, стоя за порогом, Михалыч. — Не будь простаком, Максим. Ты попался на древнюю как мир приманку. Успокойся, забирай тетрадь, и пойдем отсюда.
Максим все-таки заглянул под диван и за шторы, там никого не было, защелки окон никто не открывал, — больше, действительно, спрятаться было негде.
Во второй половине дня Максима стало знобить, поднялась температура. Ярик потребовал вызвать бригаду скорой помощи, но Сила Михалыч заверил, что у Максима нет простуды или какой-либо инфекции. Всему виной было нервное перенапряжение.
— Отдохнет, выспится, завтра все пройдет.
— Если так будет продолжаться, я увезу его отсюда силой, — кипятился Ярослав. — Искалечишь мне парня. Ты вообще в курсе, что он трижды лауреат, пианист с мировым именем и вообще гений?
— Я рад, что вы его любите, Ярослав.
— Ты его зомбировал, сознайся. И почему он сегодня как потерянный?
— Лиза хотела его убить. Вот этим кинжалом, взгляните.
Ярик потрогал пальцем острый кончик клинка и поднял глаза на небо за окном.