Он выскочил на середину прохода, заложил два пальца в рот и залихватски свистнул.
Бандиты дернулись, обернулись, выставили дула пистолетов, тут створки ворот у них за спиной со стуком захлопнулись. Стало намного темнее, чем было.
— Что за хрень? — начал браниться старший и двинул плечом ворота. Те не поддались.
— Может, ветер? — предположил напарник.
Бандиты навалились вдвоем на ворота, но створки даже не шелохнулись.
Последовала гнусная брань.
— А кто тут свистел? — сообразил молодой. — Сдается мне, какая-то гнида развлекается.
— Я свистел, — появился перед ними Чаритта и встал стройно, подбоченясь.
Старший не раздумывая пальнул в охальника. На месте Чаритты взвилось дымное облачко, а укротитель возник с противоположной стороны.
Мужики выхватили еще по пистолету и принялись палить в четыре руки. В воздухе распускались пучки дыма, как от разрывов снарядов, а Чаритта неизменно возникал в другом месте.
Ярик и Вася лежали на полу, закрыв руками голову, так как вокруг свистели пули.
Бандиты сменили по обойме в пистолетах, но тут Чаритте наскучила первая часть программы. Представление должно было продолжаться. Конец бича взметнулся несколько раз, и все пистолеты один за другим оказались в руках у бывшего артиста.
Он отбросил оружие с гадливостью:
— Жалкие пукалки, а вы поганые трусы! Что может быть ничтожнее мужчины, стреляющего издалека? Древние презирали лучников за то, что те не сражались мечом. И уж наверняка вы не посмели бы выйти навстречу хищнику. Вы — никчемные, грязные трусы, а посему заслуживаете показательной порки.
Бандиты стояли и слушали в растерянности, без оружия они чувствовали себя беззащитными.
— Заткни хавло, маргаритка, — грубо отозвался один. — Вымой сперва свою размалеванную харю, а после пасть разевай.
— Извольте! — воскликнул Чаритта со сладчайшей улыбкой. — Молчу, молчу. Ни в коем случае не хочу мешать вам, господа. Занимайтесь, пожалуйста, своим делом.
Он стоял неподвижно, лишь постукивал ручкой кнута по ладони.
Бандиты, тем не менее, напасть на разоружившего их наглеца все же не решились, вместо этого схватили старые лопаты и принялись громить ворота, надеясь разнести дерево в щепы. Им хотелось поскорее выбраться из гиблого места.
Они услышали за спиной шуршание, обернулись и оторопели: у лежащего на земле свернутого поливочного шланга конец поднялся, как голова у змеи, и начал раскачиваться из стороны в сторону. Самый кончик сплющился, слепился в треугольник, на нем засветились два рубиновых глаза, вот уже открылась широкая пасть с ядовитыми клыками и длинным раздвоенным языком.
— Мама, мамочка, — простонал младший и сполз спиной по стенке на пол. Второй вообще потерял дар речи и остался стоять на месте, сжимая в руках черенок лопаты.
Чаритта хлопнул по земле бичом.
Кольца шланга вздыбились, начали перекатываться, тасоваться в зловещей пляске, понукаемые ударами бича Чаритты, затем молниеносный бросок — и жесткие петли захлестнули несчастных подельников. Они оказались зажатыми в плотных тисках резиновых витков, так что не могли двинуть ни рукой, ни ногой. Младший начал кричать от ужаса. Старший рычал и ругался.
— Так как ты меня назвал? — все с той же сладкой улыбкой напомнил Чаритта. Бич вился вокруг его ног, как живой. — Оскорбление лишь усугубит наказание. Нельзя рычать, огрызаться, бить хвостом, надо учиться повиновению. И я вас сейчас научу стоять на задних лапах. Позабавимся, детки?
Ярослав и Василий заткнули уши и крепко зажмурились, чтобы не слышать отчаянных криков, и не видеть того, что происходит в другом конце конюшни.
Из темного дальнего угла, где они прятались, стали выходить один за другим гориллоподобные существа. Затаившиеся храбрецы уже имели возможность наблюдать их на ночном берегу. Передние остановились, увидев людей в деннике, злобно захрапели, носы у них хищно задергались. Остальные столпились сзади, напирая на передних.
Тотчас перед ними выкрутился из-под земли Зет.
— Чего уставились, тупицы? — тявкнул он — Не эти, а те.
Монстры захрюкали и направили кривые стопы в указанном направлении.
— Ох, тупицы, ох, обормоты! — покачал им вслед головой Зет. — Скоты колченогие. Мозгов ни грамма в башке, одна слепая злоба и животная сила. Сваливаем отсюда, ребята. Не терплю крови и грязи. Это уже, пожалуйста, без меня.
Зет ударил ногой в стену, дерево там оказалось трухлявым, открылся проход; мужчины с облегчением выбрались из страшного сарая вслед за чертенком.
Снаружи еще дождило, но значительно слабее.
— Сейчас прекратится, — обнадежил Зет. — Так я пошел, и вам здесь задерживаться не советую.
— Бейсболку верни, ворюга! — крикнул ему вслед Ярослав.
— Ну и жмот же ты, дай хотя бы поносить, — донеслось из пелены дождя.
В тот же день в Москве, в районе Марьино, на восемнадцатом этаже высотки, в скромной двухкомнатной квартире Сева Печкин сидел за кухонным столом и складывал равными стопками денежные купюры. Выложив очередную стопку, Сева подносил ко лбу салфетку и отирал пот со лба и тощей шеи, после чего продолжал свое изнурительное занятие.
— Да-а, удружила ты мне, супружница дорогая. В копеечку влетела мне твоя интрижка. Вместо того чтобы с музыканта бабло рубить, приходится платить за упокой его души. Как подумаю, сколько уже отдал, и сколько еще отдам, честное слово — жить не хочется.
— Идея была твоя, — пожала плечами Зинаида. Она стояла у мойки и мыла посуду. — Раз торгуешь своей бабой, то и не вякай. Все, между прочим, было на мази. Еще немного, и я переселилась бы к Максу насовсем, а тебя послала бы к едрене фене, козлина беспородный.
— А сама-то кто? — беззлобно осклабился Сева. — Шавка приблудная. Кабы не я, гнила бы до сих пор в своем Мухосранске. Тоже мне, королева Шантеклера.
— Да пошел ты, устала я от тебя. Жаль, что с Максом сорвалось. Не тебе чета — культурный мальчик такой, чувствительный. И бабки, как ты, целыми днями не считает.
— Гы, а чего ему считать, коли само в руки прет. Тут корячишься день-деньской — и даже задницу прикрыть нечем, а этот сыграл на фортепьяне пару раз, и лишний миллион в кармане. Зажрался, сволочь! Поделом ему, а то получается — одним все, другим ничего. Нувориш проклятый! Я о такой тачке, как у него, даже мечтать не смею. Капитализм, блин! Я как-то поинтересовался, сколько стоят билеты на его концерт. Выпал в осадок в натуре. А мне последнее отдавать. Даже смерть его дорого стоит.
— Дурак ты! Он работает, а ты всю жизнь ловчил — легкие пути искал, сначала аферистничал, потом воровал, пока до мокрухи не докатился. А теперь все у тебя виноватые. Философ сраный! Не-е, с Максом мне лучше было. Если бы выгорело с ним, к тебе вообще бы не вернулась.